Cнежный шар: дверь открыта!

И вот наконец секретарша из шифровального отдела, мило краснея и смущаясь, передала мистеру Соло полностью собранный код для открытия двери.

И... тададам... код... подошел!

И под оглушительные звуки сигнализации (про которую мистер Соло, конечно, снова забыл) и недовольное ворчание товарища Курякина дверь распахнулась!

И там стояла елка!

Да не простая, а шпионская. Дядюшка наряжал ее тем, что под руку попалось. А после того, как на елочку повесили все десять найденных шаров, ее можно было отправлять на всемирный... да что там, на межгалактический! конкурс рождественских и новогодних елок.

Присоединяйтесь, друзья!

Елочка кликабельна, под ней оглавление (список бонусов со ссылками).

Бонусы и подарки:

1. Коллажи к фику "Разделить на двоих" (9-й шар) от  Леди Тьма.

2. Коллажи к фику "О принудительном размножении исчезающих видов" (4-й шар) от  Мойра*.

3. Мини "Муромец и чудище страшное" (AU, сказка, PG-13, намек на слэш) от анонима.


NEW 4. Комикс-скетч от  kotPhoenix.


NEW 5. "Дело о потерянной бороде" (мини из цикла про микроагентов, ~2000 слов, G, юмор, флафф) от  bistrick в подарок для  Shiko_


NEW 6. "Слонопотам" (мини-вбоквелл к "2+1=3", ~3000 слов, РG, юмор, флафф) от  Squirry в подарок для  bistrick


NEW 7. Подарок для  SuspenS от  bistrick
На заявку 7.6.16 Наполеон/Илья, АУ 19 век. Илья агент 3 отдела Тайной канцелярии. 1 часть, 2000 слов.


Если вдруг вы хотите (и можете) сделать подарок фесту или любому из его участников (либо читателей), очно либо анонимно, то добро пожаловать!

Бонусы можно выкладывать в комментариях к этому посту вплоть до Старого Нового года (13.01.2018).

@темы: Снежный шар, фандомное, Новогоднее

---

Снежный шар: напоминание

Товарищи! Центр напоминает, что сегодня в полночь наш Тотализатор не то чтобы превратится в тыкву, но будет закрыт. И превратится в пост деанона для агентов, готовых деанониться (если вдруг кто-то не готов, скажите мне отдельно; но имейте в виду, что вас все равно наверняка вычислят, #мыжешпионы).
Поэтому предлагаю всем по-быстрому сделать ставки сегодня до полуночи. Дерзайте!
UPD: Закрыто. Можно деанониться.

@темы: Снежный шар, фандомное

---

Снежный шар, день 10-й

И вот под торжественную музыку (ну ладно, ладно, под слегка фальшивое мурлыканье сэра Уэверли) в штаб агентства доставлен последний шарик!
Правда, начальник СБ так вошел во вкус распиливания трофеев, что распилил и этот шар... и вторая его часть до сих пор находится на экспертизе. Но самое главное - что шар найден, а значит, все части кода уже собраны!
Еще сутки с кодом будут работать дешифровщики, а потом...
а потом Наполеон Соло откроет дверь! Если, конечно, код подойдет.

Название: Три плюс два
(Три теракта, два агента; задача: предотвратить)
Автор: засекречено до 02.01.2018 включительно
Фандом: Агенты А.Н.К.Л. (2015)
Размер: будет уточнен позже
Рейтинг: видимо, тоже вскоре узнаем
Категория: ???
Персонажи, пейринг: Илья Курякин и Наполеон Соло уже появились)
Предупреждение: все персонажи принадлежат фильму «Агенты А.Н.К.Л.» (2015)
Подарок для oldmonkey

Развернуть 1 часть подарка

— Накануне Рождества в аэропортах всегда шумно и суетно, как на восточном базаре, — Уэверли провожал их с привычной ничего не значащей светской улыбкой, но фраза явно была «зелен виноград» — сам он оставался в офисе АНКЛ кем-то вроде дежурного руководителя. А Соло и Курякин выпросили себе по десятидневному отпуску и собирались сначала встретить Рождество у родителей Соло, а потом отпраздновать Новый год с семьёй Курякина. «В порядке культурного обмена и интернациональной дружбы», как написал Курякин в запросе на советскую визу для Соло. У самого Курякина бессрочная американская виза стояла в паспорте с тех пор, как — в ноябре 1963, три года назад! — они ухитрились, расследуя связи ТРАШ в Мексике, почти случайно наткнуться на информацию о заговоре в верхах ЦРУ — и спасти от покушения президента Кеннеди. После чего АНКЛ стал известен на весь мир. В следующем году в СССР ушёл в отставку Хрущёв, его сменил Шелепин и внезапно объявил новый курс — на сотрудничество в интересах человечества. За три года международные агенства, подобные АНКЛ, возникли почти во всех областях, где только можно было сотрудничать. Сейчас все новостные агентства захлебывались от восторга, расписывая новую программу ОБК — Освоения Ближнего Космоса. Два космических корабля, американский и советский, должны были стартовать одновременно и состыковаться на орбите, образуя международную космическую станцию. «Не было бы счастья, да несчастье помогло», прокомментировал Курякин, когда его куратор настойчиво посоветовал «крепить дружбу и взаимопомощь между родственными спецслужбами КГБ и ЦРУ».

Лондонский аэропорт и впрямь напоминал базары Стамбула или Каира — движущиеся в разные стороны, переплетающиеся людские потоки, взволнованнные голоса, перекликающиеся на разных языках или интернациональным «Хей!» над головами толпы, чемоданы и баулы с пёстрыми наклейками, плывущие неспешно на багажных тележках. Не хватало только зазывал и продавцов воды. Вода, впрочем, продавалась в барах, как и более крепкие напитки. Распрощавшись с шефом, Илья и Наполеон как раз отыскали приличный на вид бар — насколько может быть приличным бар аэропорта — и заказали виски. Вдумчиво обсудили сравнительные достоинства шотландского и ирландского — и остановились на дымном и терпком островном «Лафройг». В баре были дубовые панели, приглушённый свет, пахло можжевельником — традиционные рождественские венки были развешаны по стенам. Уютно, посетителей немного, радио настроено на лёгкий джаз, а мельтешение аэропорта в предрождественскую неделю осталось за большими витринами тёмного стекла, выходившими на зал отлёта. Объявления о начале посадки сюда не транслировались, бармен сам выкликал: «Вена, вам пора! Нью-Йорк, ещё полчаса, повторить?» Илья кивнул — повторить. «Нью-Йорк» были как раз они и они откровенно наслаждались началом отпуска. Наполеон смаковал виски, Илья одними губами начал подпевать Луи Армстронгу: «Хватай пальто и шляпу, оставляй печали у порога, шагай по солнечной стороне улицы. Слышишь ритм? Это же твои шаги, бейби. Жизнь может быть такой сладкой на солнечной стороне улицы».

Идея провести Рождество у родителей в Мичигане вообще-то не нравилась Соло. Во-первых, он последний раз был там пять лет назад и не сказать чтобы соскучился. Небольшой городок Лэнсинг, гордо именовавшийся столицей штата, был нестерпимо скучен и консервативен. Наполеон до сих пор сомневался, стоит ли тащиться через Атлантику ради сомнительного удовольствия нарядить тощую ёлочку и поужинать с родителями стряпнёй из соседского ресторанчика.

Во-вторых, Наполеон не был уверен, что хочет показывать своих родителей Илье. Именно так, не знакомить Илью с родителями, а показывать их — ему. Илья, конечно, будет вежлив и предупредителен и скажет, что у Наполеона очаровательная мама, а отец умный и интересный собеседник. Сам Наполеон считал маму взбалмошной и романтично-экзальтированной — а что ещё можно сказать о женщине, назвавшей сына Наполеоном? Отец преподавал в местном университете историю искусств. В штате, снабжавшем кукурузой, зерном и свининой половину страны, сыновья фермеров не очень-то рвались знакомиться с шедеврами Возрождения. Самый высокий конкурс был на специализацию по агрономии, следом шли ветеринария и инженерное дело. Диплом магистра искусств не поможет починить сломавшийся в страду комбайн или определить, чем болен поросёнок. Отец любил поговорить о мещанстве и тупости, о непонимании гения толпой, о трудном пути того, кто выбрал духовные ценности — но сам даже не пытался перебраться в другое место, сжившись с ролью непризнанного таланта. Наполеон сбежал от всего этого, как только ему исполнилось шестнадцать. Сбежал через призывной пункт, война в Европе казалась ему не такой страшной, как двадцать три раза за вечер повторенная новость о снегопаде — местном аналоге тайфунов и землетрясений — или разговоры о том, что группу на курс «Восемнадцатый век в музыке и архитектуре» в зимнем триместре опять не удалось набрать, ох уж эти тупоголовые фермеры!

Как так получилось, что они решили «обменяться праздниками»? Был разговор о Рождестве. Илья такого праздника не признавал, как не признавал его и весь Советский Союз. Наполеон увлёкся, говорил о ёлке (ладно, ёлки наряжают и в СССР), о первой звезде, об ощущении волшебства, о волхвах с подарками и рождественской мессе, о детской вере в чудо, которая остаётся и поддерживает всю жизнь... «Вы сами не знаете, чего лишаетесь, Угроза».

Глаза Ильи светились той самой надеждой на чудо, детски-наивной и прекрасной. Он тоже вспоминал: бабушку, игрушки на ёлке — красноармейца в будённовке и балерину в пачке из папиросной бумаги — и даже признался, почти шёпотом, что однажды был в церкви на Рождество — в сорок первом, точнее, в сорок втором, но по церковному был ещё сорок первый, что-то там про старый и новый стиль; он не хотел идти, но бабушка попросила, и он стоял там, среди горящих свечей и золота икон, среди плачущих женщин, которые пришли просить у Бога защиты для своих мужчин, пока мужчины на фронте защищали их и Москву; а потом было так стыдно, он так и не признался, что был в церкви, ни друзьям не рассказывал, ни матери, никому, а вот тебе, Ковбой, сейчас рассказал почему-то.

Наполеон опомнился, когда решающая фраза «Поедем, покажу тебе наше Рождество» уже прозвучала. У Ильи было своё волшебство, только с ним Наполеон переставал контролировать слова и действия.

Сейчас он нервничал, да, немного. Не каждый день знакомишь напарника, большевика и красную угрозу, с родителями, которых не видел пять лет. Он нервничал и пил «Лафройг» небольшими глотками, размеренно, смакуя и перекатывая на языке, а хотелось проглотить залпом.

Когда Илья чертыхнулся и полез во внутренний карман куртки за коммуникатором, Наполеон почти надеялся, что это Уэверли и что отпуск сейчас отменится.

Сглазил.

— Канал Д, здесь Курякин, — произнёс Илья, затем приложил трубочку коммуникатора к самому уху, чтобы случайно оказавшиеся рядом гражданские лица не смогли подслушать разговор. Слушал минуты две, сказал «Понял, приступаем» и кивнул Наполеону на выход.
— Что там за пожар, Угроза?
— Всё по дороге, нам надо срочно на рейс до Вены, его задержат для нас. Бегом, Ковбой.

Устроившись в кресле бизнес-класса — Уэверли, однажды слетав с Ильёй эконом-классом и пронаблюдав его мучения, перестал ворчать про расход средств трэвел-бюджета — и отдышавшись после пробежки, Илья возмущённо зашептал:
— Ну что за люди эти экстремисты! Никакого уважения к чужим планам! Надо додуматься — планировать взрывы на праздники! Нет бы в рабочее время, всё не так обидно.
— Давай по порядку, Угроза.
— По порядку. Поступила информация. Какая-то группировка, связанная с ТРАШ — но не сам ТРАШ — собирается устроить взрыв в соборе Святого Стефана в Вене во время рождественской мессы. Потом на детской ёлке в Кремле. Потом в Эмпайр стейт билдинг — в новогоднюю ночь.

Действительно, никакого уважения.

tbc

@темы: Снежный шар, фандомное, Новогоднее

---

Снежный шар, день 9-й

А вот и девятый шар! Совсем немного осталось до того момента, когда вожделенный код будет собран!

Название: Разделить на двоих
Автор: засекречено до 02.01.2018 включительно
Фандом: The Man From U.N.C.L.E. 2015
Размер: мини, ~4500 cлов
Рейтинг: R
Категория: Слэш, херт-комфорт, мистика
Персонажи, пейринг: Илья/Наполеон
Подарок для Shiko_

Развернуть подарок

Искусством обращаться с женщинами Наполеон Соло владел в совершенстве. Единственное, в чем его могли бы упрекнуть многочисленные любовницы, так это в том, что галантность мистера Соло заканчивалась там, где начиналась его работа. Но и помимо почти безупречной галантности Соло считал дурным тоном оставлять себе сувениры на память о неодиноких ночах, да и где бы он хранил эти сувениры в таких количествах?
Словом, тогда, на отдыхе в Новом Орлеане Соло находился не в самом ясном рассудке, когда присваивал у очередной случайной знакомой неброский, выглядящий базарной поделкой браслет из черного оникса с кусочком меха в качестве кулона. Соло походя подцепил его с прикроватной тумбочки и, не оглядываясь, удивляясь, как его вообще занесло в трущобы, поспешил к свету, банковским счетам, отполированной обуви и своему с недавних пор напарнику.
Позже Соло не раз и не два возвращался мысленно к тому отрывку ночи, но так и не смог вспомнить ни лица, ни имени той разовой любовницы. Ни того, как ей удалось затащить разборчивого в том, что касалось его личного удовольствия, Соло в тот клоповник с несвежими простынями. А ведь в последнее время Соло стал еще больше разборчив, чем был – перед неискушенным светской жизнью Угрозой хотелось блистать особенно ярко. И Соло блистал так, что за недолгий период напарничества к его ногам пали три герцогини, две известные в кинокругах актрисы и одна африканская принцесса.
Владелица ониксового браслета аристократкой точно не была. Соло даже не помнил, чтобы она была красива – все застили бездонные темные гипнотические глаза незнакомки.

На подходе к их с Ильей конспиративной квартире Соло успел отдышаться, встряхнуться и браслетик тот выбросил в придорожную урну. Сделал он это без зазрения совести – не сомневался, что безделушка оплачена его трудом с лихвой.
Но когда Соло в полной темноте, не потревожив ни скрипучих перил, ни спящего на привычном месте соседского кота, поднялся на свой второй этаж, то вместе с ключом вытащил из кармана все тот же браслет. Наверное, зацепился «хвостом» за пуговицу на рукаве.
Соло повесил присвоенное украшение на штырек перил, зная, что с утра его здесь не будет – рядом жили чересчур любознательные дети - и отпер дверь с условным шумом.

Мистер Соло, как и его знаменитый тезка, приучил себя высыпаться быстро, чтобы не тратить лишние драгоценные часы на отдых. Теперь же эту отлаженную привычку вдруг отчего-то застопорило. Он, при необходимости высыпавшийся и под залпы артиллерии, лежал без сна до утра и не мог побороть скребущую, словно мышь-одиночка, неясную тревогу. Своей интуиции Соло, безусловно, верил, но это была не она.
Уставший от бесплодных попыток заснуть, он все же задремал перед самим подъемом, и пробудился оттого, что Курякин бесшумно прошел мимо его двери в кухню. Обычное дело, так бывало всегда, когда им приходилось делить временное жилье.
Еще вчера их с Ильей неожиданное напарническое совпадение, двусторонняя профессиональная чуткость друг к другу были единственным сверхъестественным явлением в жизни Соло. А сегодня он обнаружил на своей прикроватной тумбочке дважды выброшенный им ониксовый браслет с кусочком белого меха. Это уже не могло быть сном, ошибкой или случайностью. Соло допускал, хоть такого с ним и не случалось, что его могут обмануть зрение или слух, но все, что он делал руками – запоминалось накрепко. Обладатель идеально отлаженной мелкой моторики и по-шулерски чувствительных пальцев позволил себе мгновение слабости и выкинул невесть как вернувшийся к нему сувенир в окно.
Дневной свет способствовал трезвости мышления, поэтому Соло решил, что разумное объяснение произошедшему все-таки есть.
После холодного бодрящего душа и чашки крепкого кофе, который Илья не пил, но неизменно варил для нарочно опаздывающего к завтраку Соло, в голове последнего окончательно прояснилось. Ночное приключение и его последствия показались Наполеону навеянным бредом. Как знать, чем и как незнакомка могла его отравить? С женщинами, изобретательными в этом вопросе, Соло катастрофически везло.
- Что планируешь посмотреть сегодня? – несколько покровительственно, ведь они находились «на его земле», поинтересовался Соло у молчащего Ильи.
Тот в ответ неопределенно пожал плечами.
Это был не первый их краткосрочный отпуск, и Соло знал, что Илья в сопровождающих не нуждается. Тем лучше, слишком уж разнились их понятия об отдыхе. От одного из них к началу очередной миссии разило высокими ставками, настойчивым женским вниманием и музейной пылью. От другого – то портовыми барами, то посольскими кабинетами.
Уэверли так часто упражнялся в остроумии, иногда весьма зло высмеивая привязанность Курякина к прежнему начальству, что наконец даже сам Илья перестал на это реагировать. А вот Соло наоборот отчего-то стал весьма болезненно воспринимать попытки поддеть «эту коммунистическую угрозу».
- Пожалуй, останусь здесь, - с вкрадчивой осторожностью предположил Илья.
И до Соло дошло, что ему таким образом ненавязчиво предлагают компанию. Илья заскучал? Вряд ли он на это способен. Скорее уж он заметил в поведении Соло нечто тревожное.
Наполеон задержал взгляд глаза-в глаза на одну лишнюю секунду - ну, так и есть – и мягко улыбнулся.
Илья смутился и, стараясь этого не показать, строго воззрился в ответ.
- Неужели Орлеан можно осмотреть за день? - тут Соло сунул руку в карман своего халата – там уже некоторое время ему что-то мешало – и облился холодным потом наяву, выложив на стол злополучный браслет.
- Что такое? – Илья долго ждал, не мешая Соло разглядывать сатанинскую вещицу.
- Ничего. Я вспомнил об одном неотложном деле, - и Соло накрыл браслет ладонью, чтобы Илья его не тронул.

Разыскать тот мотель в трущобах оказалось непросто, несмотря на весь опыт и личную заинтересованность Соло. Но затем возникла новая проблема – никто ни за доллары, ни под давлением не хотел указать Соло хотя бы приметы его недавней спутницы и направление поиска. Единственное, чего он добился от хозяина притона, был совет сходить к одной местной гадалке.

Вечером уставший и раздраженный неудачей Соло вернулся к напарнику и у самых дверей обратил внимание на еще влажную уличную обувь своего чистоплотного сожителя. Илья только-только отмыл свои ботинки от орлеанской трущобной грязи, но не стал прятать их и свою незамеченную Наполеоном слежку.
- Нашел ее? – с порога без словесной прелюдии поинтересовался Соло. Методы работы Ильи вначале казались ему чересчур простецкими, и лишь позже он по достоинству оценил их действенность.
- Ни следа. Расскажешь, в чем именно дело?
Рассказать убежденному материалисту о том, что его, агента разведки преследует чужая ониксовая безделушка? На это Соло не мог пойти.
Он принял хорошую порцию алкогольного успокоительного и решил для начала выспаться.
Проснулся он среди ночи как от рывка, не понимая где находится, не чувствуя ни рук ни ног, и успел ясно рассмотреть белесый силуэт, исчезающий в дверном проеме.
Остаток ночи Соло разминал онемевшие конечности при свете двух ламп и все больше убеждался, что был отравлен – ведь бредил же, не иначе.
Днем стало легче, но заснуть Соло так и не удалось. А Курякину не удалось получить от него ответ о цели поиска той женщины с темными глазами.
На вторую ночь принявший еще большую дозу спиртного Соло проснулся оттого, что его душила ледяная рука. Он не владел своим телом, ничего не видел в сплотившейся вокруг тьме и слышал только гул собственной крови в ушах. А потом все это внезапно кончилось, и остались только спасительно горячие объятия лохматого спросонья Курякина.
Оказалось, Соло упал с кровати и бился в конвульсиях, что и услышал рванувший спасать его напарник.
- Ты чего это? – глухо по-русски спросил Илья, когда Соло перестало трясти.
- Кошмар. Приснился, - только и смог ответить тот.
Они оба так старались не уронить один перед другим «лицо» своей разведки. И вот как оно обернулось – один в майке и трусах, другого колотит крупной дрожью от страха.

Утро Соло встретил под дверью указанной ему гадалки.
И то, что она не взяла с него денег и не пустила дальше коридора, прибавило доверия уже растерявшему свой скепсис Соло.

Его незнакомку знали здесь под именем мама Питти, и было ей что-то около сотни лет.
По легенде маме Питти, в свое время известной в Орлеане колдунье-вуду, ученице самой Мари Лаво, однажды изменил муж. А затем, опасаясь, что на него наведут порчу из мести, мистер Питти поджег собственный дом вместе с домочадцами – женой и двумя дочерьми.
На этом месте легенда начинала плутать, и гадалка-креолка не знала, выжила ли сама мама Питти или одна из ее дочерей или все они погибли. Известно было только то, что ониксовый браслет-оберег, принадлежавший младшей из дочерей, после пожара оказался у ее родителя, которому каким-то образом удалось избежать обвинения в поджоге. Далее говорилось о том, что через несколько дней злосчастный папаша все-таки сошел с ума и зарезался.
Но мама Питти на этом не успокоилась. Каждые тридцать пять лет – столько было ее дочерям на двоих - она стала появляться на улицах Орлеана и искать не то неверных мужей, не то тех, кто убил своих женщин. Те, кого она выбирала, получали вместе с проклятьем ониксовый браслет, который нельзя было ни продать, ни потерять, ни подарить. Его могла забрать только сама мама Питти, но делала она это лишь после смерти проклятого.
Гадалка, к которой пришел Соло, еще помнила одного несчастного, который тридцать пять лет назад вот так же стучался во все двери, совершил все мыслимые и немыслимые колдовские и церковные очищающие обряды, каялся, и все равно спустя несколько дней его тело выбросило на берег приливом.

Наполеон Соло не думал, что будет жить вечно, но конец своей жизни все же представлял по-другому. Поэтому он, повторяя маршрут своих предшественников, тоже зашел в церковь. Но и из чана со святой водой браслет вернулся в его карман.
Вечер неуклонно приближался, а у Соло все еще не было ни единой зацепки к тому, как избавиться от проклятья. Он побывал в библиотечном архиве, на старом кладбище и у еще нескольких ведьм. То, что большинство осведомленных местных смотрели на него как на готового покойника, деморализовало Соло больше, чем привязчивая побрякушка.
К Илье он вернулся затемно и уже пуганный. Соло имел неосторожность обратить внимание на глухую подворотню и потому увидел там тянущих к нему руки изувеченных призрачных женщин. А ведь он шел по улице не один! Но никто больше не отшатывался от той подворотни.
За свою продолжительную и плодотворную карьеру Наполеон нередко оказывался гораздо ближе к смерти, чем теперь. Он видел ужасы Мировой Войны, сведение счетов в преступной среде, тюремную немилость и застенки разведок. Но все это были кошмары реальные. Они творились людьми для людей и из людей. И Соло знал – чтобы избежать участия в них, нужно быть на шаг-два впереди тех, кто стоит над ним, владеть ценной информацией и уметь торговаться, это всегда и везде работало. Но существам из потустороннего мира ему нечего было предложить.

Илье пришлось с фонарем выйти ему навстречу, иначе Соло бы не отважился зайти в свой подъезд.
В квартире свет был везде, так что не осталось ни одного затененного угла, и все-таки Соло нервно постукивал зубами о край стакана. Но виски не помогал.
- Считаешь меня трусом? – рассказать явно ожидающему объяснений Илье, в чем собственно дело, Соло не мог. Он с радостью избавился бы от груза тайны, но не ценой уважения напарника. Что бы там ему ни пророчили, Соло отчаянно хотел жить, хотел работать так, как ему работалось в последние месяцы, и не верил в то, что это вдруг прекратится. Умрет он или нет – это еще неизвестно, а вот в том, что Илья не станет работать с психом, утверждавшим, что его прокляли, сомнений быть не могло.
- Считаю, что любой пиздец легче разгрести в четыре руки, - Илья к налитой ему за компанию порции не притронулся и смотрел на Соло, как гончий пес, ожидающий команды.
- Пиздец… - Соло посмаковал это слово на разные лады, было в его звучании что-то обнадеживающее. – Без обид, Угроза, но это мой личный пиздец.
После такого отказа Илье следовало оставить Соло надираться в одиночестве, и он действительно ушел к себе, но тут же вернулся со своими подушкой и одеялом.
- Без обид, Ковбой. Но так проще, чем скакать из комнаты в комнату.
Это ж как плохо должен был выглядеть Соло, чтобы сдержанный в проявлении дружелюбия Курякин так взялся его опекать? Впрочем, именно сегодня Соло был ему за это безмерно благодарен.
Кровать была достаточно велика для двоих, свет оставили включенным. Первым уснул вылакавший в одно горло бутылку виски Соло. Илья послушал его дыхание, привыкая, настраиваясь на эти ритм и частоту, чтобы проснуться сразу, как только они изменятся, и тоже подпустил к себе сон.
Кошмар не заставил себя долго ждать.
Зажатый, придавленный ледяными бесплотными телами Соло не мог выдавить из себя ни звука, чтобы позвать на помощь, и мог только смотреть, как в комнату вползает полуразложившийся труп.
Рядом с ухом Соло, разрывая кошмар, грохнул выстрел.
Содержимое черепа зомби плеснуло на стену, а тело повалилось ничком назад.
То, что держало Соло, сгинуло в тот же момент, и он с жадностью втянул в себя воздух с отвратительным запахом гнили.

После того, как Илья собственноручно завернул в ковер и вывез дважды покойника, молчать о проклятии было уже невозможно.
- Словом, Виктория может считать себя отомщенной, - закончил рассказ по существу Соло. Он так и ждал, что Илья захочет оказаться от всего этого подальше. Любой здравомыслящий человек захотел бы. Но Курякин проверил все запоры и, не раздеваясь, занял прежнее место на постели, разве что пистолет не стал убирать под подушку.
Соло казалось, что после увиденного заснуть точно не получится, однако когда он, беспокойно вертясь, ткнулся лбом в плечо Ильи, сон наступил мгновенно.


Курякин выждал, пока сон напарника станет глубже, и с осторожностью, но без всякого смущения деловито обшарил его карманы. Ониксовый браслет и не думал прятаться, обнаружился в кармане халата. Илья внимательно его рассмотрел, вспоминая слова местных ведьм о проклятии – следом за Соло он также посетил их всех. Кто бы сказал ему дома в Союзе, что он станет разыскивать магов и колдунов, вслушиваться в их иносказания и искать в них спасение! Но Илья уже достаточно хорошо успел изучить Соло и, еще до появления зомби на пороге комнаты, понял – творится какая-то чертовщина. Со всеми земными дьяволами Соло, по мнению Курякина, и так был на короткой ноге.
Так же как и самому Наполеону, ведьмы нужного Илье ответа не дали, и все его соприкосновение с мистикой ограничивалось пока детскими сказками и одним неконкретным наставлением инструктора по диверсионной работе.
«Однажды наступит момент, Курякин, когда ты не будешь знать, молиться тебе или материться. Ты – русский разведчик и должен будешь выбрать правильно».
На самом деле Илья этот выбор сделал еще до того, как взял в руку злополучный браслет, и потому без колебаний стиснул его в кулаке и засунул в свой карман брюк, удерживая там, оставляя себе. Они столько всего разделили с Соло за последние месяцы, разделят и это.

Минуту-другую Илья не замечал никаких перемен, потом Соло протяжно, с удовольствием вздохнул и забросил на него ногу. Курякин соглашался только на монстров, поэтому конечность в пижамных штанах с себя спихнул. Взамен наконец-то наслаждающийся сном Соло обнял его поперек груди, и не успел Илья понять, как это вышло, воровские пальцы уже лениво поглаживали его под рубашкой. Илья попытался извлечь их оттуда, но Соло мало того что запутался в его одежде, так еще и снова забросил на него ногу.
- Так. Ковбой! – тихо, но строго рыкнул Илья. – Соло, чтоб тебя!
Но вместо того чтобы проснуться, Соло чуть вытянул губы и примирительно чмокнул.
- Оставлю как есть, утром со стыда сгоришь, - едва слышно предупредил его Илья, заранее зная, что Соло разве что корректно извинится за свои непотребства. Да и не чувствовал Курякин себя оскорбленным – знал ведь, с кем койку делит.
Наполеон так крепко и с удовольствием спал, что Илья не стал его будить. Сам же он собирался бодрствовать, но перед рассветом забылся каким-то тяжелым душным сном. Сны Илья видел только в детстве, после ареста отца – как отрезало. Он на эту малость и внимания не обратил, не до того было.
И вот теперь на Илью с осуждением смотрела смуглая красивая женщина, одетая так же, как некоторые виденные им орлеанские колдуньи. Она еще что-то говорила Курякину на непонятном языке и, судя по интонации, была недовольна. Некоторые фразы Илья вычленил и успел запомнить, а затем его горло стиснула ледяная удавка, утаскивая прочь от женщины в давящую, отнимающую воздух темноту.
Прямо как на итоговом испытании в спецназе. А драки всегда мобилизовали в Илье скрытые в мирное время возможности.
Курякин, как и десяток лет назад, отработанным маневром освободился от удушающего захвата и с наслаждением вдарил предполагаемого противника по зубам, и в солнечное сплетение, и колени еще подсек.
И проснулся.
Он стоял в боевой стойке посреди спальни Соло в Новом Орлеане. А сам Соло без следа сонливости сидел на постели, вжимался спиной в стену и держал перед собой подушку как щит.
- Кошмар приснился, - сипло сказал Илья, и дальнейших объяснений не потребовалось.
Соло, от которого Илья ждал церемонных извинений за ночное лапанье, взвился как бешеный. Он обвинял Курякина в «чертовом героизме» и прошелся по национальной склонности жертвовать собой; попытался, разумеется безуспешно, отнять злополучный браслет. Настолько несдержанным Илья его не видел, даже когда мучительная смерть грозила самому Соло.
Вспышка несдержанности, впрочем, быстро затухла, но этого хватило Илье, чтобы увериться – не зря он влез со своим национальным героизмом, Соло того стоил не только как напарник. Успокоившийся Соло вытряс из Ильи все подробности сна, записал в русской и английской транскрипциях высказывания мадам и, на ходу застегивая пиджак, ушел. Илья остался, не представляя, что и от кого еще Соло намерен разузнать.

Проклятие не замедлило воспользоваться его одиночеством.
Илья зашел в туалет, расстегнулся, и тут погас свет. Он, разумеется, справился бы и в темноте, но рядом с ним вдруг возник белесый, колышущийся как от ветра женский силуэт.
Будь на Илье в тот момент кепка, она бы приподнялась на пару миллиметров.
Молиться или материться?
- Ух, ё…! – одним прыжком Илья оказался в коридоре, зачем-то прикрываясь от потустороннего взгляда.
Он сходил на кухню, выпил воды, унял сердцебиение и после этого осторожно заглянул в туалет - никого.
Через час малая потребность заявила о себе так серьезно, что Илья решил наплевать на призраков.
Женщина появилась, когда он был «в процессе». Вея холодом, она обошла сосредоточившегося на деле Илью кругом и протянула руку к его лицу.
- Кыш! – не объяснять же привидению, что он занят. – Кыш!!!
И женщина послушно растаяла в воздухе.
Судя по возрасту и следам ожогов, это могла быть одна из дочерей мамы Питти.

Соло вернулся к вечеру весь пропахший будуарами ведьм, библиотечной пылью и с нездоровым энтузиазмом во взгляде. Казалось, он сам сейчас кого хочешь может проклясть, и это сработает.
- Собирайся, мы летим на Гаити, - приказал он с порога и сам же начал укладывать небольшую наплечную сумку.
Илья, который весь день провел над шахматной доской, покрикивая на швыряющихся фигурами привидений, был в целом не против. Тем более что Соло уже оповестил об их отъезде Уэверли и нашел им самолет.
- Я сказал, что ты тоже умеешь прыгать с парашютом, поэтому надеюсь, что это так, Угроза.
- А зачем нам парашюты? – вспоминая, что гаитянам американцев любить в общем-то не за что, осторожно спросил Илья.
- Так быстрее доберемся до места, чем из аэропорта.

Илья так и не смог привыкнуть к смекалке напарника – Соло каждый раз удивлял. Так было и в этот раз, когда они подошли к трясущемуся в такт работающему мотору, гремящему обшивкой кукурузнику, на котором им предстояло лететь.
Впрочем, судя по бывалому виду самолета, его единственного пилота и сопровождающих, это были контрабандисты, а значит, их летному искусству можно было доверять.
Илья безропотно «обул» родной Д-6, не позволяя себе сомневаться, что тот правильно уложен, и вслед за Соло влез в самолет.
Уже через полчаса полета призраки, которых Илья вез с собой вместе с браслетом, начали отсвечивать то тут, то там. Соло, который тоже их видел, теснее подсел к Илье и тоже волновался, как бы нечисть не повредила аппаратуру. В кабине, чующий, что творится неладное, ругался пилот.
Когда им подали сигнал к прыжку, Илья даже обрадовался и ушел в черное ночное небо первым. В какой-то миг ему в голову пришло, что парашют можно и не открывать; или открыть, но позже, чтобы Соло не принял это за самоубийство. Мамы давно нет, а в А.Н.К.Л. его держали приказ и любопытство – совсем не то, что служебный долг. Илья вспомнил, как менее суток назад Соло щупал его под рубашкой, игриво чмокал, - и дернул-таки кольцо. Низко открытый парашют толком не затормозил его падение, и Курякин на всей положенной ему скорости рухнул в кроны деревьев, ломая собой ветки и инстинктивно группируясь.
- А говорил, что умеешь прыгать…
Первое, что услышал вернувший сознание Илья, был обеспокоенный бубнеж вырезающего его из веток и парашютных строп Соло. Стыдно-то как! Размяк, Угроза.
- Куда нам? – когда они оба стояли на ногах, спросил Илья своего проводника и ощупал здоровенную шишку у себя на затылке.
- Если быть точным, я не знаю, - «обрадовал» его Соло. – Нам нужна деревенька в горах на северо-востоке, а конкретно, одна ее жительница – мадам Нана.
- Ну, пойдем искать мадам, - сил, а главное смысла спорить Илья в себе не находил, как и спрашивать о том, почему нельзя было подождать до утра, чтобы наседающие со всех сторон призраки вели себя спокойнее.

Горы они нашли еще до рассвета, деревеньку из трех домов искали до вечера, не делая остановок. Хотя Курякин при падении чудом обошелся шишкой и царапинами, он заметно ослабел. Днем Соло приходилось подгонять его едкими замечаниями насчет хваленой советской спортивности. Вечером уже даже самые несправедливые насмешки над КГБ не могли ускорить едва волочащего ноги Илью.

Мадам Нана, беззубая неряшливая старуха, долго отказывалась принимать их и махала на приставучего Соло палкой. Еще она сделала вид, что не понимает ни английского ни французского, ни гаитянского креольского, которым Соло буквально за несколько дней овладел.
Односельчане мадам попытались прогнать чужаков, но Соло вытащил пистолет и громко посоветовал им не вмешиваться.
Это произвело на мадам должное впечатление, и она ушла в свою хижину, не препятствуя Соло войти следом.
- Я готов на все, только помогите ему, - Соло уже несколько раз повторял это на гаитянском, но только теперь его услышали.
- Жизнь отдашь? – с акцентом, однако вполне ясно по-английски спросила мадам.
- Отдам.
- Ты правду сказал, - заключила мадам, которая наконец посмотрела Соло в лицо; прежде она отворачивалась от него. – Но жизнь твоя мне не нужна. А вот тело… отдашь?
- Отдам, - этот ответ дался Соло тяжелее. В каком это смысле – отдать тело?
- Оооо! – мадам цепкой, по-птичьи когтистой рукой вцепилась в его форменную армейскую куртку как раз над сердцем. – Хорошее сердце, долго протянет! Мой Жак так долго ждал новое сильное сердце!
- Прочь. Пошла. Ведьма, - у Ильи не было сил на то, чтобы идти, и он вполз в хижину, попытался ухватить прытко отскочившую от него мадам.
Соло был уверен, что Илья отрубился на том месте, где он его оставил.
- Что, соколик, ослабел? – насмешливо по-русски вдруг спросила мадам Нана. – Опоздал ты. Мой он теперь.
- Нет! – Илья стиснул кулаки, заскреб ногами, нашел упор и встал сперва на колени, а затем и в полный рост. – Нет.
- А! Значит, есть еще в тебе силы, а то я уж думала, и впрямь умираешь.
Соло перевел взгляд с пошатывающегося, но все еще грозного Курякина на мадам Нану и теперь только заметил, что она, оказывается, никакая не старуха. И зубы у нее были на месте, и движения отличались гибкостью.
Мадам без страха приблизилась к Илье и тронула его грудь, как раньше Соло.
- Поживешь еще, если он – кивок на Соло – постарается.
- Не отдам, - глядя сверху вниз, припечатал Илья.
- Не отдашь, - с юным девичьим смешком согласилась ведьма.

Спустя пять минут Илья с Соло, как примерные школьники, сидели рядом на неудобной скамье и слушали хлопочущую над большой чашкой, временами забывающую о слушателях мадам.
- Сейчас рассказывают, что у Питти было две дочери. На самом деле старшей из них был Андре, сын. Он с детства примерял материнские платья, рано начал засматриваться на мужчин и легко научился пробуждать в них похоть. Мама Питти приняла сына таким, каким он уродился, а ее муж не смог. Но поскольку жил на заработки жены, он молчал и в ее отсутствие истязал Андре. Чтобы уберечь сына, мама Питти подарила ему тот самый ониксовый браслет, который по слухам вымолила у самого папы Легба. Лоа всегда славился своим чувством юмора, и для того, чтобы обратить это заклятье, проклятому надо было всего-навсего доказать, что он ничего не имеет против образа жизни Андре.
- Откуда вам это известно? - дождавшись затянувшейся паузы, спросил Соло.
- Мы, те, кто отправляет обряды по старинке, все друг о друге знаем, - змеиным шепотом не по-английски и не по-русски прошелестела мадам.
- И вы действительно можете нам помочь?
- Могу. Если вы дадите мне то, что мне нужно.
- Скажите что это, и я это достану, - от Соло такое обещание стоило очень дорого.
Мадам, откровенно веселясь и по-танцевальному покачивая бедрами, подошла к нему и шепнула на ухо.
Илья очень внимательно смотрел на них в этот момент, и когда Соло деловито сощурился и кивнул, все-таки убрал руку с ножа.

- Хорошо, что нам хотя бы не нужно делать все по-настоящему, - попробовал прервать напряженное молчание Соло, когда они с Ильей остались одни в хижине мадам перед накрытым для них ложем.
- Хорошо, - эхом отозвался Курякин.
В свете тусклой масляной лампы трудно было разглядеть детали мимики, но Соло показалось, что Илья смотрит на него с какой-то тоской. Соло и сам чувствовал, что следовало сказать иное.
Они разделись донага, вместе обмакнули пальцы в плошку с пахучей маслянистой жидкостью и принялись обмазывать друг друга. Стоя близко, но не вплотную, они отвлекались, разглядывая стены хижины.
- А знаешь, я неплох в массаже, - Соло и хотел бы промолчать, но то, как Илья ощущался под его ладонями, развязывало язык.
- Я заметил, - у Курякина наметилась та же проблема – он уже справился с верхней половиной туловища напарника и теперь несмело соскальзывал ладонями по бокам вниз.
- На счет «три»?
- Да.
- Раз. Два. Три.
И они оба коснулись «запретной зоны», а затем в наконец-то наступившем понимании встретились взглядами.
Соло успел улыбнуться, приветствуя их равную и полную готовность, а потом он оказался притиснут к Курякину и еще шире улыбнулся в поцелуе. Хотя задницу, за которую Илья его схватил, наминали жадно и безжалостно.
Остатки масла размазывались в спешке, и Соло как во сне увидел стоящего перед ним на коленях Илью. Лучше сна у него не бывало. Илья гладил его по ногам и разглядывал, дышал в самый пах Соло, а напоследок тронул головку его члена языком.
Короткая борьба за хотя бы формальную, но верхнюю позицию закончилась победой Ильи. Соло возражать не стал и постарался лечь удобнее под накрывшим его всем собой Ильей. Курякин словно считал его желание и отстранился, а затем снова покрыл собой и застонал сквозь зубы в затылок Соло, словно от боли.
- Ты как? – хотя Соло и чувствовал, что внизу у Ильи все в полном порядке, но счел нужным спросить.
- Хорошо, - с непередаваемой интонацией шепнул ему Илья и снова придержал его ягодицу, чтобы скользить ближе к отверстию.
О партнере Курякин тоже не забыл и, притираясь сам, массировал Соло одно местечко за мошонкой.
- А ты знаешь, что делать, - оборачиваясь через плечо и невольно приподнимая зад, заметил Соло. О том, что его аскетичный напарник имеет такой опыт, он и не догадывался.
- Знаю, - захватывая его член в кольцо пальцев, выдохнул ему в губы Илья.
Больше ничто пока Соло не интересовало, он включился в ритм, который задавал вжимавшийся в него Илья, и менее чем через минуту все было кончено.

Соло лениво щурился на свет ламп и мешать наглаживающему его Илье не собирался, даже поощрял. О том, чтобы немедленно освободить одолженную им хижину и речи быть не могло.
- Ну как, сработало?
- Я еще не понял. Но знаешь, - Илья потянул его ладонь к своему паху. – По-моему, надо повторить.

@темы: Снежный шар, фандомное, Новогоднее

---

Снежный шар: новое

Товарищи, с наступившим вас тысяча девятьсот шестьде... Ой, то есть две тысячи восемнадцатым годом!
Успехов всем в новом году!
Удачных миссий и надежных напарников!

У нас на фесте есть кое-что новенькое.
К Пятому шару (миди "Ему снилось море") появились прекрасные иллюстрации - коллажи от  Леди Тьма!

Напоминаю, что по-прежнему открыт Тотализатор. Угадавший бОльшее число авторов получит приз!
После окончания феста агенты могут деанониться в посте тотализатора. А пока - угадывайте! Вне зависимости от того, участник феста вы или гость.
Напомню также, что начиная с 03.01.2018 можно будет приносить свои подарки фесту (опять же вне зависимости от того, участвовали вы в нем или нет): тексты, визуал, фанмиксы - словом, любой формат. Добрые пожелания также принимаются и приветствуются.

@темы: Снежный шар, фандомное, Новогоднее

---

С наступающим!

Пусть все будет хорошо.

@темы: Новогоднее

---

Снежный шар, день 8-й, часть 1

Тридцать первого декабря утром дядюшка флегматично наблюдал из окна своего кабинета, как две пары накрепко приколдованных друг к другу саней, запряженных оленями и конями вперемешку, ввозят в арку штаба А.Н.К.Л. большой елочный шар. Немного позже можно было полюбоваться, как ссорятся начальник СБ и шеф шифровального отдела. Первый утверждал, что в шаре спрятана, по меньшей мере, морская якорная мина. Второй настаивал, чтобы шар безо всяких проверок был передан дешифровщикам, которые сами аккуратно извлекут из него документ. Кажется, в этом споре победил начальник СБ (судя по тому, что весь новогодний вечер он склеивал распиленный надвое шар и маскировал линию разреза стразами Сваровски).
С наступающим, друзья!

На правах 31декабрьского шарика поздравляю всех с Новым Годом! Желаю всем настоящей любви, как у наших ОТП!

Название: И хмельней золотого аи.
Фандом: The Man From U.N.C.L.E. 2015
Пейринг: Наполеон/Илья
Жанр: слэш, ER, hurt/comfort
Рейтинг: R
Размер: макси, 13500 тысяч слов
Саммари: кроссовер с фильмом «Последний портрет». Сентябрь 64-ого года. Между Наполеоном и Ильёй наконец рушится стена, и они проводят восхитительную неделю вместе, не вылезают из постели, но и не успевают понять подробностей и границ своих новых отношений, когда Илью отправляют на одиночную миссию в Париж. Первые две недели проходят гладко, а дальше Илья начинает вести себя странно: не объясняет, что у него происходит, и постоянно меняет билет, всё откладывая своё возвращение. Истосковавшийся Наполеон решает, что это идеальная возможность для того, чтобы ворваться в курякинскую миссию и героически прийти ему на помощь. Но прилетев в Париж, он обнаруживает, что Курякина затянул удивительный и странный мир пожилого художника, который просто-напросто пишет его портрет и никак не может его закончить. Художник в Наполеоне начинает ревновать. Потому что эта муза принадлежит лишь ему.
От автора: все домыслы относительно Альберто Джакометти основаны на нескольких статьях о его произведениях и на достоверность не претендуют. А перед личностью Джеймса Лорда автору остаётся только извиниться, ибо его я делаю вымышленным персонажем. Впрочем, можно считать, что он дал А.Н. К. Л. согласие на использование своей личности в качестве ширмы.
Аннотация: так как автор взялся писать кроссовер с фильмом, который ещё не вышел в прокат, то предоставлю небольшую аннотацию перед прочтением.
Кинопоиск делится с нами следующим:
«История о закате жизни одного из виднейших художников ХХ века — Альберто Джакометти.
Париж начала 60-х, Альберто Джакометти окружен признанием коллег, интересом любовницы и ревностью жены. Чахнущий над своими доходами и уставший от предсказуемой жизни, художник находит покой в компании Джеймса Лорда — позирующего ему критика. Запланированный портрет не готов и через две недели: двое проводят много времени вместе, обсуждают искусство и работу, дышат свежим воздухом города на Сене».
От себя хочется добавить, что всё, что происходит в этом фильме, настолько вписывается в канон АНКЛ, что у нас было ощущение, будто бы мы просто смотрим одну миссию из жизни агента Курякина. Джеймс Лорд в его исполнении вполне похож на примерившего конспиративную личину Илью, время действия — 64 год; шутки про шпионов в фильме прилагаются. А ещё его персонаж гей и на протяжении всей истории звонит своей второй половинке на другой конец света, это просто
Также следует знать, что начали они авантюру с портретом в последний день пребывания Лорда в Париже и планировали завершить его за пару часов. А всё растянулось на 18 дней, так что Лорд был вынужден поменять билет бессчётное количество раз.
Действующие лица:
Альберто Джакометти. Его жена — Аннета Джакометти. Его брат — Диего. И его главная муза — проститутка Каролина.
Всё, для прочтения фика больше ничего знать не нужно и фильм смотреть не обязательно, но я советую сделать это, когда он выйдет в прокат. Пока же — проникнуться атмосферой из трейлера.
трейлер

Фильм я сама видела всего раз, так что могла намеренно или нет перемешать в нём некоторые сцены. И приношу прощения за то, что не успела его отбетить.

И хмельней золотого аи.
Подарок для  Мев.

Развернуть 1 часть подарка

Мудрено про тебя говорят:
Для иных ты — и Муза, и чудо.
Для меня ты — мученье и ад.
Я не знаю, зачем на рассвете,
В час, когда уже не было сил,
Не погиб я, но лик твой заметил
И твоих утешений просил?
/Александр Блок, «К музе», 1912 год

Наполеон приходил к Джакометти посмотреть его скульптуры. Он даже не стал ничего выдумывать и предложил ему сделку.
«Я неисправим, Илья, — обращался он мысленно к портрету. — Ты бы вообще помалкивал».
Нездешне-распахнутый взгляд Ильи смотрел сквозь него. Даже сейчас не обласкал своим вниманием. Отстранённая, ломаная плеяда линий и красок. Загадочная непознаваемость чужой души, пленительная и мрачная.
Это был Илья из каморки дяди Руди. Глаза широко раскрыты. Взгляд пустой. Электрический стул пропустил ток, искру, и Илья с двадцати сантиметров осознал, что пережил здесь его напарник. Всё, вплоть до запаха. Джакометти понятия не имел, какой момент ему удалось ухватить. Илья смотрел на дядю Руди так, что если бы Наполеон не думал, что его сейчас вывернет барбекю из собственных внутренностей, то оценил бы.
Реальность же была сотворена из белой глины. Слои на слоях, острые края шершавостью сталактитовой пещеры поглотили мастерскую. Казалось, заворачивая на один из множества гениальных переулков Монпарнаса, попадаешь даже не на чёрно-белую фотографию, а в иллюстрацию к детской книжке про подземелья.
Наполеону здесь было некомфортно, да и кому бы было? Воплощение его ответа стояло перед ним, жуя папиросу. Джакометти мог быть счастлив только в этом удручающем хаосе. Какого было Илье приходить сюда день за днём? Он рассказывал по телефону, но голос его звучал, на удивление, бодро.
В студии замерло двое «шагающих людей*», и Наполеон сразу подошёл к разговору с точки зрения бизнеса. Ему было, на самом деле, всё равно, удастся ли заинтересовать художника, но если да, то он на этой выходке и заработать может. Илья непременно вызверится.
Понять что-либо по Джакометти было невозможно. «Окэй» из-под апатичных бровей, и он даже не смотрел на тебя долго. Немного напоминал большевика. Кому угодно, но не Наполеону.
Портрет господствовал над ним, угрюмый, тяжёлый. Не Илья, это не Илья; Джакометти своровал его душу. И Наполеон пришёл для того, чтобы забрать её обратно. Она уже была занята другим вором, и никто более не имел на неё прав.
Портрет от него убрали, не желая выставлять на обзор неоконченное. Но он остался в памяти Наполеона, весь до последней чёрточки. Он взглянул на пожилого художника, пробежался глазами по выцветшей студии и понял чёрные воды его отчаяния. Он сталкивался с ними не раз. Но сам он был не таким. Гения его творческому началу не хватило. Он был хорош в другом.
Ильи же здесь не нашлось и следа, хотя сеанс закончился не более десяти минут назад. Его прилежный мальчик Илья — профессионал. Он прячется под конспиративной личиной и не оставляет следов.

***
— Ну и что ты здесь делаешь?
Наполеон, конечно, всё же надеялся на тёплую встречу, но он сам виноват. От самообмана страдаешь только ты сам. Он спрятал руки в карманы и свёл брови трагично. Глядел снизу вверх прямо и смело. Но чувства, очевидно, всё же проступили на его лице, потому что лицо большевика сделалось каким-то неловким. Будто бы он вспомнил тихий голос в телефонной трубке. Голос, сквозь тысячи миль пронёсший скупое и ласковое: «я скучаю, Илья». Пристыдился мальчик.
— Удивительно, но я ведь каждый раз надеюсь на поцелуй, — вздохнув, искренне сказал Наполеон. — А получаю вот это. Разве ты не слышал, большевик? Ласка — единственный способ, который возможен в обращении с живым существом**. Даже мне рано или поздно приестся твоя холодность.
Пускай Илья и глядел на него сентябрём, а всё равно не был похож на того человека с портрета. Наполеон знал его лучше, чем кто-либо другой. Но сеансы продолжались вот уже девять дней. Как глубоко Джакометти проникнет в глубины курякинской души, снимая с него Лорда, словно лоск платьев с натурщиц?
— Ты, Соло, уникум.
Он был не в духе, ну спасибо, большевик. Наполеон, будто безразличный к его недовольству, сам собрал взглядом весь его образ, деля тот на два: на задание и на Илью. В критике Лорде Илья был чертовски красив.
— Не на такую встречу я рассчитывал, — ёрничая бровями (как ему как-то заявил Илья), признался Наполеон.
Он равнодушно скользнул взглядом по плечистому пиджаку, который они вместе выбирали в Нью-Йорке. Пристыдить Илью было делом несложным. Но поддавшись порыву, Наполеон умножил ради него более трёх с половиной тысяч миль на семь часов лёту в стремительной птичке, а в ответ Илья не мог одарить его даже каплей искренности.
— Брехня, Соло! — гавкнули на него вместо этого. — Ты что тут забыл?
Наполеон снова взглянул на него прямо.
— Решил, что ты так и намекаешь мне на то, что соскучился. И первым же рейсом вылетел к тебе в ласковые объятия. Создалось такое впечатление, — он уже увлечённо рассматривал наброски статей, которые действительно лежали у Ильи на столике, — что у тебя здесь чёрте что творится. Мне с трудом удалось убедить Центр не отзывать тебя, — поднял глаза. — Совсем без меня не справляешься? — и наклонил голову набок.
А Илья сорвался:
— Центру легко судить сидя в кресле!
Наполеон вскинул брови. Отреагировать на такой выпад вслух ему было невмоготу. Илья и сам, скорее всего, это понимал. Он раздражённо подобрал кашемировый шарф Наполеона со спинки кресла, его завёрнутые в раскрывшуюся нью-йоркскую газету вещи, свой забытый тут свитер. Наполеон специально разбросал себя вокруг: чтобы войдя в квартиру, его русский мог предвкушать.
Знакомые ботинки в коридоре, аромат парижской выпечки и облепихового мыла, часы в преступно пустующей конфетнице. В порыве вдохновения он даже подвернувшийся уголок ковра расправлять не стал.
Русский сердито хмурился и тяжело сопатил.
— Ты и Габи с собой притащил? — не выдержав паузы, фыркнул он.
— А у тебя всё настолько плохо? — брови Наполеона взмыли так высоко, что и шарф, и газета с очечником и фальшивым паспортом полетели на диван.
Он проследил за ними взглядом и посмотрел на Илью. Ноздри трепетали, глядел он сычом. Взгляд Наполеона знающе скользнул к его рукам, но длинные пальцы, которые могли (и доставляли) ему столько удовольствия, не тряслись. Наполеону нравилось это в нём… ну не нравилось, заводило. При желании он бы мог одной рукой собрать за шкирку или придушить. Но желания у Ильи были другие. И Наполеон умел управлять этой силой внутри него.
Но сейчас он чувствовал себя неоценённым. От рук пристальный и цепкий взгляд вновь поднялся к лицу.
— Вот только тебя здесь ещё не хватало! У меня всё под контролем!
Такое заявление ощутимо ударило по самолюбию. Наполеон поиграл желваками, жуя досаду, и с чувством произнёс:
— Хочешь с ним по-человечески, но ведь невозможно же.
— Это со мной-то невозможно?! — Илья втянул воздух так, словно от возмущения намеревался им задохнуться. И даже уголки губ ошеломлённо дрогнули.
Наполеон быстро бегал взглядом от одного его сузившегося зло зрачка к другому и так же сердился.
— Явился вот так без спроса и ставишь мою компетентность под сомнение.
— Что… Илья, у тебя голова деревянная? Я приехал помочь.
— А кто тебя просил о помощи? Я сам могу справиться со своей работой!
— Оно и видно, — сказал он устало в сторону, как будто увлёкшись какими-то брошюрами на полке.
И, возможно, сказал зря, но знаете ли! Инстинкт внутри сжался, готовясь к нападению, но Наполеон только стиснул зубы и взглянул на Курякина, задрав подбородок.
А тот приблизился к нему в два размашистых свирепых шага, притиснул близко лицо и прорычал:
— Что ты хочешь этим сказать?
Наполеон поднял к нему голову и смотрел твёрдо. Взгляд цепкий, характер стальной; он стиснул зубы и тихо, но глубоко дышал; казалось, от исходящего от них жара должен был вскипеть мозг. Он и варился, запертый в шебутных черепных коробках.
— Ничего не хочу сказать, Илья. Только то, что я могу побыть твоим вторым пилотом. Как и должно напарнику.
— Нет, ты продолжай, — с дрожащим опасносным спокойствием прогремел Илья. — Оно и видно что?
— Что ты, Курякин, сволочь.
Теперь руки его не слушались. Наполеон растолкал зверя, не внял рычанию и выволок его на свет. Это всё его порождённое комплексом желание всё решать «по-мужски». Сильные руки вмиг скрутили его предплечья, впившись до одури. Лицо было близко, выражение ледяное, отчуждённое, взгляд острый, вместо зрачков — ядрышки.
— Ты сказал, я не справлюсь? — голос дрожал злостью, но не льдом — эмоции были раскалены.
— Руки, русский медведь! — Наполеон зло вывернулся, сбросив их с себя с неприязнью. Внутри клокотало протестом.
А Илья схватил его вновь. Наполеон вновь выкрутился, оттолкнув его от себя. Илья его пихнул. Тычок за тычком, и Наполеон сердито гаркнул:
— Успокойся!
Голос низко раздался в комнате.
И вот тут, быть может, вымуштрованный Илья подчинился проступившей в голосе командной интонации, но на мгновение он замер. Наполеону большего и не требовалось:
— Перестань. Я перелетел половину мира не ради ссоры или, тем более, драки с тобой, Илья.
Он шагнул назад, поправил костюм. Отошёл от Ильи, замершего словно по другую сторону баррикады в одном едином символе напряжения. Как наивно было с его, Наполеона, стороны полагать, что ему тут будут рады. Это же его сложный коммунист — в итоге задета профессиональная гордость. Для агента Илья порой поразительно не умел видеть всю картину в целом. Наполеон провёл рукой по волосам, успокаиваясь, смиряя собственную гордость, покосился на него из-под нахмуренных бровей и продолжил:
— Вижу, лучшие не привыкли к тому, чтобы им приходили на подмогу. Карт-бланш, Илья. Я буду наслаждаться Лувром — Париж особенно хорош в это время года.
— Наслаждайся, чем хочешь, Соло! — резанул Илья, так и не сдвинувшись с места. От короткой перепалки встрёпанный и какой-то дикий. — Кем ты меня перед начальством выставил!
Наполеон моргнул недоумённо, но не придал этой фразе особого значения. Поначалу.
— Наше дражайшее начальство и без меня в состоянии понять, что тебе нужна поддержка группы. Я ошибусь, — произнёс он спокойно, — если скажу, что дело затянулось? Ты четыре раза переносил рейс. Четыре.
Он лукавил лишь в одном. Никто не намекал на некомпетентность Ильи, но он сам захотел приехать. Просто-напросто потому что соскучился. Потому что мог. И знал, что для этого ему нужно лишь скорее закончить собственную миссию в нью-йоркском подполье. А Илья встретил его войной.
— И с какой целью тебя прислали? Выяснить, где агент Курякин дал слабину? Заменить меня на деле? — гремя акцентом, выдал Илья.
Первое мгновение у Наполеона не было слов. Он распахнул глаза и смотрел на него, высоко вскинув брови. Секунды эдак три. А потом собрал эмоции в кулак, не обращая внимания на утечку парализующего азота в груди, и ровно сказал:
— Не перестаёшь удивлять меня, большевик. Спасаешь ему раз за разом жизнь, а он всё думает, что ты ему нож в спину точишь, — Наполеон вздохнул. — Это национальная черта или мне так повезло?
Уголки его губ горько опустились, но он быстро переплавил это выражение в выражение полной вселенской иронии на лице.
Илья молчал. Желваки ходили на челюсти, подбородок был чуть наклонён, дыхание тяжёлым.
— Не думаю, — наконец мрачно и как будто нехотя произнёс он.
— Отчего же? Агент Соло ведь совершенно ненадёжный человек. А я, идиот, летел восемь часов, думал, ты обрадуешься…
Он произнёс это вслух, и ситуация как будто надавила на плечи кривой тяжестью. Вот она — реальность, и не надо далеко ходить за фантазиями об их будущем по разные стороны Берлинской стены. Уж кем-кем, а предателем, он полагал, Илья его не считает. Сейчас ещё метко ввернёт строчку из досье, ту самую, которая Наполеону даже льстила, про профессионального соблазнителя. Внутри неприятно ворочалось. Но он только удивлённо распахнул глаза, как бы поражаясь самому себе. Позволил чьему-то мнению так влиять на собственную жизнь. Право, Наполеон, ты стареешь.
Он спокойно направился за своим пиджаком, рассудив, что не обязан нянчиться с Курякиным.
— Увидимся в Нью-Йорке.
Хотелось очутиться как можно дальше. Дальше от проклятого Парижа, где, как ему казалось ещё полчаса назад, его ждал Илья, изнемогая от одиночества и тоски по тому неизвестному, но будоражащему, что между ними началось перед самым его отъездом. Не хотелось быть перед ним открытым, а Наполеон вдруг почувствовал себя уязвимым. И это было неуместно. Ему не хотелось ничего перед ним разыгрывать — ни отстранённость неуязвлённого чувства, ни ехидство. Почему, ради всего святого, он должен выслушивать подобное, когда это Париж, и здесь существует куча мест, где ему будут рады? Он большой мальчик, найдёт, чем себя занять. И за заданием проследит. Дистанционно.
Илья молчал. Проклятый русский. Внутри крутило и ломало. Но ирония в том, что Наполеон всегда имел тягу к тем, кто его разрушает. А Илья…
— Постой.
Илья схватил его за руку уже после того, как он надел пиджак:
— Прости, ковбой.
Голос прозвучал тихо. Наполеон обернулся и встретил грустное виноватое лицо. Ярость Ильи схлынула так, словно спустили плотину. Глаза смотрели пристально и тревожно. Зрачки маленькие, ресницы дрожат.
— Прости меня. Я дурак.
— Ты так думаешь? — вежливо спросил Наполеон.
Илья словно бы не решался потянуть его «обратно», а только смотрел не отрывая глаз.
— Не уходи. Я совсем не это имел в виду. Я так не думаю.
— А что ты имел в виду?
И Илья вздохнул, подвёл его к дивану и сам сел рядом. Потёр лицо, широко раскинул колени и тяжело сказал:
— Я устал. Джакометти сводит меня с ума. Ты тут ни при чём.
Наполеон молча и выразительно вскинул брови. Потом повернул голову, взглянув перед собой на журнальный столик с видом полного принятия нелогичного этого мира, и вздохнул.
— Я не хотел ругаться с тобой. Я рад тебя видеть, — продолжил Илья, возможно, потому что он не реагировал. — Как увидел твои дурацкие напильники, сразу… обрадовался, — сухо признался он, явно подобрав вслух более сдержанное слово чем то, которое было у него на уме. — А потом тебя увидел и…
— И?
— И не знаю. Начал головой думать, а не другим местом.
— Это ты так головой думаешь? Может, тебе не стоит больше пробовать?
— Да помолчи ты придираться, ковбой. Головой. Потому что у меня разум шахматиста. И опыт агента КГБ. Я научен видеть в людях мотивы, и ты это прекрасно знаешь. Но ты видишь в людях лучшее (Наполеон вновь вскинул брови на такое заявление, но Илья остался к этому равнодушен), и меня это… — он задумчиво повёл взглядом в сторону, — пленяет в тебе. Я сорвался.
Пленяет. Это слово было… диковинно искренним. Наполеон смотрел за Ильёй искоса. Уголки его губ были чуть приподняты. Серьёзность, написанная на лице, казалась забавной. Словно он думал, что на него свалились все заботы мира, и не знал ещё, что их для него разрешит Наполеон Соло. Он почувствовал себя весьма самоуверенно.
— Что не так с Джакометти? — профессиональным тоном спросил он. — В чём проблема?
— В том, что он ebanutyj tvorcheskiy, — отмахнулся Илья. — Я не хочу сейчас об этом, — и прежде чем Наполеон успел заметить, что как раз с «творческими» он может помочь, Илья сказал. — Я хочу поцеловать тебя.
У Наполеона в груди колыхнулось. Вот так пронзительно просто. Одной фразой Курякин бросал его в омут тревоги, а потом отправлял на валиум… нет, вот сейчас, когда рука Курякина оказалась за его плечами (подлец, воспользовался моментом), а губы со всем отчаянием разлучённой дульцинеи раздвинули его губы, Наполеону достался билет на валиумное небо. В один конец, подумал он, глядя из-под ресниц и оплетая его руками в ответ.
От Ильи пахло какими-то незнакомыми травами, и Наполеон прижался лицом к его тугой шее. Каждый раз, когда он встречал в Илье что-то новое, появившееся без него, в нём пробуждалось Нечто. Оно жгло изнутри и говорило: «Я должен знать».
Он откинулся в угол дивана, обнял Илью за спину и посмотрел внимательно, бегая взглядом от одного зрачка к другому. Улыбнулся уголками губ. А потом поцеловал и был совсем даже не против того, как большая ладонь встревожила совершенство его укладки.
— Я скучал, — прохрипел Илья, запуская вдоль позвоночника паровоз мурашек.
Он комкал рубашку под пиджаком и жался горячим телом.
— Я вижу, — не растерялся Наполеон. За что был укушен в губу и с улыбкой ответил тем же.
Илья навис над ним, одновременно чужой в этой личине и до боли знакомый. Привычный обхват спины под рукой, ставшая милой проблема, куда ему уместить свои длиннющие, как Бродвей, ноги. Другая прическа, какой-то… небрежный флёр.
— С кого ты копировал американский образ? — поинтересовался Наполеон между поцелуями с таким видом, будто бы Илья был занимательной подделкой дорогой картины. Наполеон гладил его по бедру.
Илья фыркнул и не ответил. Приподнявшись, он охотно оседлал колени Наполеона, беря в руки его лицо и целуя с жаром. Наполеон даже немного удивился, но быстро пробрался руками под его рубашку, под майку, касаясь горячей кожи.
— Оу, — сказал он, отстранившись с полуулыбкой, когда провёл языком по его ключицам. — Горькая.
— Это polyn’, — загадочно и искренне усмехнулся Илья и потянул из его брюк ремень.
— Что это? — держа руки на его спине вопрошал Наполеон, глядя задорно и внимательно.
— Трава такая, — ответил Илья, отбросив ремень и по пути чуть не убив им Наполеона.
— Как это будет по-английски? — тот чуть нахмурился и наклонил голову, словно этот вопрос занимал его сейчас более всего остального в мире: например, более сидящего у него на коленях Ильи Курякина.
— Я не знаю. Но могу по-английски попросить тебя заткнуться и не пиздеть, — предложил он.
— Если меня не затруднит?
— Po-horoshemu.
Наполеон улыбнулся по-лисьему и обнял его за затылок, притягивая к себе.
Он узнал о том, что Илью пленяют глубокие поцелуи в губы и доводят до исступления щекотные прикосновения ко внутренней стороне бёдер три недели назад в одной тихой холодной деревушке, где сам он носил простой свитер крупной вязки, который тоже очень запал Илье в душу.
Илья был мальчиком хорошим, хотя и трудным. Но это опять же, скорее, оттого, что хорошим — очень уж категоричным. И сейчас ему быстро пришлось смириться с тем, кто из них сегодня будет главным — ты мне задолжал, Угроза, — за что это? — за это (Наполеон повёл рукой вокруг, имея в виду минувшую «тёплую» встречу). И было чертовски приятно вновь, спустя три недели, почувствовать его под собой по-новой. Как в первый раз.
Его, чёрт возьми, не хватало рядом. Педантичной привычки подбирать брошенные Наполеоном вещи, тихого скупого смеха, искрящегося в глазах так ярко, будто до этого никто и никогда ему, Наполеону, не улыбался вовсе. Постоянного приятельского присутствия. За короткий век своего знакомства они пережили столько, сколько иные люди не переживают за всю жизнь. Они стали буквальным продолжением друга друга, неожиданно открыв для себя полную и крайне прекрасную совместимость. Напарников совершеннее было не найти.
Наполеон, привыкший брать лучшее в самой залихватской манере, пробрался под кожу Илье непривычно медленно, сам того особо не желая. И оказался поражён, когда что-то дрогнуло в этой громадной силе, открылось ему, подпустило ближе к себе. Ближе с каждой новой страной, с каждым заданием. С расстояния, измеряемого визами в заграничном паспорте, до вытянутой руки. А потом ещё немного — и в самое нутро.
Он ужасно тосковал по Илье и не мог этого толком объяснить самому себе. Просто ужасно пёстрый мир вокруг казался таким же пёстрым, но жутко одиноким, потому что его нельзя было разделить с хмурым большевиком. И тем более — показать тому, как этот мир хорош.
Он гладил Илью и кусал, впивался мосластыми пальцами и с упоением смотрел, как курякинские пальцы сжимали его в ответ. Илья тихо хрипел, отказываясь издавать хотя бы малой вежливости громкие стоны, но зато он так улыбался! Наполеон бы никогда не подумал, если бы не увидел сам.
Илья глядел из-за плеча невнятно и очень ярко. Румянец бил в бритую щёку, мурашками сковывало остро выступающую лопатку, а Наполеон смотрел в ответ, пленённый этим взглядом, и не мог сопротивляться своему Нечто. Оно хотело запомнить, запечатлеть, содрать этот момент с полотна мира и оставить его себе. Вздёрнутый уголок губ, искорка в глазах, опьянённых, но внимательных и довольных. Нарисую! — думал он. — Нарисую тебя, и ты мне и слова не скажешь!
Он тяжело привалился к курякинскому влажному плечу и лежал на нём, придавив, пока тот не заговорил первым:
— Не пушинка, ковбой.
И голос вибрировал довольством. Наполеон придавливал его, умиротворённый, но не пресыщенный, и сухо поцеловал плечо. Он поднялся, перебравшись в другой конец дивана, и, стоило только Илье развернуться, закинул на него ноги, не давая встать и нагловато расслабляясь. Илья, казалось, не обратил внимания. Положил спокойно ладонь на щиколотку и глубоко вдохнул. Раздетый торопливо, не до конца — носки остались, но Наполеону было плевать. Румяный, чёлка упала на лоб, в глазах манхэттенский туман.
Наполеон наблюдал за ним из-под полуприкрытых век и мысленно вёл карандашом по бумаге. Обрисовывал солнечные ветки ресниц и острый кончик носа, штрихи висков с авангардным треугольником шрама и, конечно, разделённые влажной тенью припухшие губы. Пиши он курякинский портрет, на холсте родилось бы нечто совершенно иное, чем у Джакометти. Илья же на самом деле чувственный, как этого можно не распознать?
У него очень горячее нутро. И Наполеон бы любил свой холст и свои краски, и больше всего — свою модель. Художник всегда немного влюблён в свою модель. Это непреложная истина. Он бы создал настолько чувственный, пропитанный эротизмом портрет, что, возможно, никому бы не дал на него взглянуть.
А часто склонный к озорству после секса Илья улыбнулся ярко, мелькнули острые белые клыки, и он спросил:
— Нет, серьёзно. Почему ты решил приехать?
Наполеон вальяжно зевнул и пожал плечом:
— Ты сам меня позвал.
На что была скептически вскинута светлая бровь.
— Когда сказал: Ох, ковбой! Что же мне делать? Он уничтожил портрет!
Наполеон, разумеется, дразнился, но очень хорошо пародировал низкий голос Ильи и его гремящий акцент. Только эмоции намеренно перетягивал, посмеиваясь.
— Вот так! Взял и замазал серой краской всё, кроме носа!
Наполеон следил за ним лениво с противоположного подлокотника, а Илья усмехнулся, качнув головой, и стукнул его по лодыжке, чтобы он убрал ногу и отпустил. Потянулся, навис над ним и попросил хрипло:
— Поговори со мной по-русски.
— O. Tebya eto zavodit, moy Ilyusha?

***
Илья зашуршал по постели и чем-то громко звякнул.
— Прости, ковбой, — виновато сказал он, трогательно поморщившись, когда встретился с растерянными заспанными глазами.
Был предполуденный час, но Наполеон, кажется, только не так давно смог наконец уснуть. Он страшно мучился из-за сбоя биоритмов, ведь в Нью-Йорке сейчас было около четырёх часов утра.
— Что ты делаешь? — хрипло спросил он, разглядывая, как Илья стоял одним коленом на кровати и тянул через неё телефонный аппарат, крутящийся проводом, как длиннющая макаронина.
— Мне нужно перенести рейс.
— Опять?
Наполеон громко заворчал-застонал и повернулся на бок, лёг на руку, наблюдая за ним внимательно.
— Я забыл сделать это вчера, — признался Илья и добавил бесшумно, одними губами: «Из-за тебя».
На рейс Наполеону сейчас было абсолютно всё равно, больше интересовал Илья. Он уже оделся и был даже немного помят. Так, будто бы встал давно. Однако всё равно выглядел в костюме (сейчас одной рубашке, без пиджака) очень хорошо. Необычно. Не по-курякински. Но ночью Наполеон уже насладился Курякиным и не зацикливался.
Он вытянул руку и опустил на неё голову, не сводя с него пристального взгляда, и Илья немного улыбнулся. Ну Наполеон знал, что выглядит этим утром соблазнительно, сонный и отмеченный поцелуями.
В комнате было свежо и слышался бурный рокоток Парижа. Даже не поворачивая головы, Наполеон представлял, как парит над старым паркетом занавеска возле приоткрытого балкона. Он неподвижно лежал под уютнейшим в мире одеялом и лениво смотрел на Илью, который, поняв, что всё равно уже разбудил напарника, сел на постель и стал звонить на аэродром при нём.
У Ильи снова были необыкновенно уложены волосы, но зато пах он совершенно привычно. Своим «импортным» одеколоном, который уже стал неотъемлемой частью их общей конспиративной полки в ванной. Его вежливый голос, на удивление ровный и плавный так идеально вплетался в это утро, что Наполеон уже вновь начал было засыпать, когда понял, что Илья закончил разговор и смотрит на него.
— Ты пришёл или уходишь? — поинтересовался он не открывая сомкнувшихся век.
— Пришёл и ухожу, — ответили негромко. — Ты будешь спать или попытаешься встать?
— А когда ты вернёшься?
— Я иду к Джакометти. Это займёт часа три, если он захочет зайти в кафе, — прикинул Илья.
Наполеон приоткрыл один глаз, поймав на мгновение Илью в калейдоскопную ловушку света в своих ресницах, и потянул одеяло на плечи.
— Тогда попытаюсь встать, — несчастно вздохнул он. Если продолжить спать, то его мучения из-за смены часовых поясов лишь продлятся. — Схожу в магазин и куплю нам выпить. У тебя же как обычно ничего нет?
— Что? Почему это мы должны пить? Только приехал и сразу давай разлагать общество…
— Чтобы мне легче было уснуть сегодня ночью, общество ты моё бестолковое.
За неимением лучшего возражения Илья фыркнул. Наполеон глядел на него сонно, но лукаво, любуясь своим забавным непосредственным русским.
— Вставай давай. А то уснёшь, как только я уйду.
Наполеону утро запомнилось слайдами: солнечный лучик в волосах Ильи, его запах и красивый низкий голос совсем рядом.
Когда же Илья всё-таки ушёл, Наполеон ещё звал его несколько секунд, удивляясь, как он исчез так быстро. Казалось, всего минуту назад он был здесь, говорил по телефону, а теперь Наполеон моргнул, и Илья растворился. Может, его никогда и не существовало? Наполеон повернулся на спину и сладко вздохнул; потянуло размятые ночью мышцы. Может, Илья был соткан мечтами Наполеона? И для достоверности приправлен непримиримыми (по его, Ильи, мнению) коммунистическими взглядами.
Наполеон потянулся и с полной самоотдачей себя этому парижскому утру принялся встречать новый день. Он заставил себя всё же покинуть прекрасную курякинскую постель и пошёл в душ, стараясь взбодриться. На самом деле четырёх часов сна ему вполне хватало. Хотя он и был гедонистом и всегда использовал возможность отдохнуть на полную, его организм оставался очень дисциплинированным. Так уж сложилась его жизнь, что человеком он был натренированным.
Страшно хотелось получить свою законную утреннюю чашку кофе, но то, что он нашёл на кухне у Ильи, даже немного расстраивало. Судя во всему (по отсутствию хорошего сорта кофе и прочих мелочей), его, Наполеона, на этой миссии правда не ждали. Он усмехнулся, иронично качнув головой, и заварил себе чаю.
Дверь в ванную была распахнута, и квартира наполнялась банными ароматами мыла и пара. Дверь на балкон была также распахнута, и эти ароматы таяли в свежести сентябрьского утра.
Клубящаяся паром чашка стояла на письменном столе возле печатной машинки в очаровательном писательском бардаке, который он и не думал, что Илья способен навести. У него, кстати говоря, выходили недурные статьи. Но его мальчик был хорош во всём, за что бы ни брался.
А Наполеон с упоением нырнул в свой любимый вид шпионажа: в изучение квартиры объекта своей страсти. В мелочи микрокосмоса Ильи Курякина, сотворившегося здесь за три недели одинокой жизни под прикрытием.

***
— Если хотите, я принесу вам плед, — девушка улыбнулась ему простодушно, и Наполеон улыбнулся в ответ.
— Это правда, что Эйфелеву башню видно из любой точки Парижа, — сказал он с видом восхищённого туриста.
Ветер трепал её выпрыгнувшие из тугой заколки кудри и покусывал его шею. Наполеон был не против пледа. Мелькало солнце, позволяя ему то сидеть в очках, то откладывать их на столик, круглым холстом ловящий в себя резную тень от решётки балкона. Наполеон положил руку на небрежно брошенную на столик программку и взял маленький театральный бинокль. Эйфелева башня звонко врезалась в ладную голубизну мягкого неба, а Наполеон с голодом любознательного ребёнка разглядывал Илью, сидящего совсем в другом кафе и делающего вид, что он живёт совсем другой жизнью.
То, что открылось ему, было… оглушительно. И он никак не мог насытиться этой картиной и одновременно чувствовал, как от её вида — существования! — сильно щемит в груди. Илья, каким он был с Джакометти, там, за бликующим окном кафе через дорогу, совершенно точно принадлежал ему, Наполеону.
Художник жадно поглощал свой завтрак: яйца, хлеб, один бокал вина, второй, за ними залпом, судя по размеру чашки, эспрессо так, словно был отнюдь не художником, а клерком с жалованием, напрямую зависящим от трудочасов. И вместе с тем, у него был такой отсутствующий и флегматичный вид, что он разрушал всю иллюзию: этот человек едва ли о чём-то волновался.
А Илья глядел на него с живым удивлением, приподнимал брови и чуточку улыбался, молча переглядываясь с кем-то, очевидно официантами, в глубине зала. Джакометти что-то сказал ему, и Илья засмеялся.
Мелькнули острые зубы, тень скрыла лицо, резанула скулу и ямочку на подбородке, Илья опустил пушистые ресницы, провёл взглядом по столу и поднял его на Джакометти, кивнув ему с каким-то неловким почтением.
Наполеон следил за ними пристально, долго, погружённый в этот момент, в Илью, так, что не заметил не только появление пледа, но и смену блюд на своём столике. Кудрявая официантка отчаялась дождаться крупицы внимания красивого иностранца и принесла ему маленькую фруктовую корзиночку в качестве «комплимента» от заведения, но тщетно, иностранец увлёкся изучением повадок парижан в свой винтажный бинокль.
Ей было невдомёк, что чувства его находились в смятении. Он и сам не мог этого понять. Илья был взрослым человеком и на самом деле вполне себе существовал как-то вне его, Наполеона Соло, мира. И существовал, судя по его виду, счастливо.
Это был отнюдь не тот смурной большевик, который глядел на него волком под шум берлинского пруда, хотя его длиннющие ноги и торчали по периметру столика точно так же — мосластыми, ставшими не так давно неистово соблазнительными коленками. Словно две звезды в одиноком космосе, который бороздил Наполеон в поисках своей родной планеты, расположившейся чуть за ними, горячей и ждущей его возвращения.
Глаза Ильи, искренние, какие-то азартные, смотрели на Джакометти с любопытством. И любопытство это граничило с восхищением. Пожилой художник говорил редко, но метко, каждой фразой вызывая в Илье отклик интереса. Он втягивал Илью в споры и поражал Наполеона тем, как умудрился занять собой всё пространство Ильи, ничего, в общем-то, для этого не делая.
Джакометти выглядел так, будто бы ему глубоко плевать, интересен он своему спутнику или нет. Но Илья ничуть на это не обижался. Совсем наоборот: он смотрел на Джакометти в ответ так, словно тот собирался подарить ему новый мир.
И это будило в Наполеоне непримиримость. Если кто тут и подарит одному узколобому коммунисту мир, так это он — Наполеон Соло, и нечего соваться на чужую территорию. Самым неприятным тут, наверное, было то, что на этой terra Курякин не сработало электричество по периметру, сквозь который он, Наполеон, пробирался целый год. Три недели — и вот тебе чужой пёс уже смотрит на Джакометти ласковым взглядом.
Наполеон задумчиво отложил бинокль и постучал по театральной программке пальцами, глядя на «geniy konstruktivizma», как Эйфелеву башню назвал Илья. Было сложно объяснить, что именно задело его в отношениях Ильи и Джакометти.
Он определённо не ревновал Илью, нет, он бы не стал оскорблять этим ни их двоих, ни себя самого. Определённо, между Ильёй и художником установилась связь, лежащая совсем в иной области. Он полагал, что это были интеллектуальные отношения, хотя за два дня успел разведать о них не так-то много.
Илья приходил к Джакометти. Мирно беседовал с его супругой, братом или сразу обоими. Они все друг другу улыбались, смеялись и вели себя, как старые приятели. Илья был молодцом и прекрасно выполнил своё задание: закинул удочку и принёс агентству улов.
Потом появлялся вечно как будто бы невыспавшийся художник, вёл его в свою мрачную студию, где Илья с трогательной тщательностью устанавливал стул на вчерашнее место и старался принять вчерашнюю позу. Великан среди тощих скульптур.
Около часа или полутора часов Джакометти работал над портретом, нередко при этом вступая с Ильёй в какие-то споры, где Илья порой тихо усмехался, а порой делал такое лицо, словно никак не мог понять, что происходит в голове мастера, но его это очень завораживает. Иногда приходил его брат, то ли разряжая атмосферу, то ли действуя Джакометти на нервы.
И частенько они, Джакометти с Ильёй, ходили в то или иное кафе перекусить, позавтракать, выпить, поговорить. Гуляли они и по Монмартру, посещали пару раз вечером ресторан. Казалось, Джакометти собирался отвезти Илью на сам Парнас***!
Вымышленный критик Джеймс Лорд в Илье был так хорош, что, похоже, полностью заворожил ум пожилого художника. И Наполеон понимал, что это взаимно.
Может, его задевало то, что он такого просто не ожидал. Это не делало ему чести, но отчего-то он не ждал от Ильи такой терпеливости.
По телефону Илья говорил ему:
— Я не знаю, сколько ещё смогу это выносить. Я думал, он нарисует меня, и дело с концом. Но… но он такой… он полон отчаяния, ковбой. Я не могу бросить его. Я чувствую, что должен дать ему закончить этот портрет.
Илья был ужасно терпеливым, ему только не хватало немного понимания. Или даже скорее опыта.
Ведь Наполеон знал, что так будет. Жена Джакометти знала, его брат знал, и Наполеон тоже. Это и есть творчество. Отчаяние, упоение отчаянием. Созидать без этого нельзя. Илья этого не понимал, но всё стерпел. Говорил, что ему жутко становится, когда Джакометти принимается орать на холст; он не понимает, как можно так жить, так видеть мир, так страдать «из-за этого, ковбой» и заставлять страдать остальных, вкладывая в «это» слово «пустяк», но терпел. Наполеона это даже умиляло. Илья пытался понять.
Наполеон нарисовал на салфетке две коленки и раблезианское переплетенье ножек стола между ними и вновь взглянул на здание через дорогу. Илья и Джакометти уже расплатились и выдвигались обратно в студию. Илья хмурился на солнце и тянул от ветра плащ. У Наполеона же была выгодная позиция, чтобы заметить то, что не было видно с улицы: Илью пасли.


***
У Джакометти была особенная муза. Его венец и Солнце. И понять, что двое нервных французских «громил» всего лишь сутенёры Каролины, было не так уж трудно. Для нормального человека. Но Наполеон долго вёл их обоих по улице, внимательно наблюдая за тем, как они ведут Илью.
Его сливки советской разведки, разумеется, хвост тоже заметили. Через некоторое время Илья остановился, обратив внимание Джакометти куда-то на архитектуру (неужели прямо по учебнику спрашивает про барельеф? Прямо как я приводил в пример), а потом написал что-то на клочке бумаги из своего блокнота, мрачно посверлил надпись взглядом и выбросил его в следующую же урну. Хвост бумажка не заинтересовала. Хвост даже не заметил и двинулся дальше, пристально за ними следя.
Хотя в этом происшествии и проглядывалась определённая ирония, нельзя было винить двух разведчиков в том, что они решили, будто бы пасут именно их, а не безобидного пожилого мастера. Впрочем, Наполеон эту информацию счёл за лучшее.
Илья точно так же ушёл и на следующий день. Но теперь Наполеон не отправился следить за ним. Он хотел выяснить, что такого занимательного с Каролиной. И, может быть, чем так занимательна она сама.
Илья об этом рассказывал неохотно. Противоречиво. Несомненно он, как ум честь и совесть нашего века, осуждал порок и адюльтер. Однако полностью по нему его отношение к Каролине понять было невозможно. Он сказал, что она «словно фитилёк», она весёлая и живая. Нагловатая, как и положено проститутке. И что её свободное поведение — жестокость по отношению к жене Джакометти.
Они не скрывались. Каролина была его главной музой и моделью, а студия располагалась прямо во флигеле их кособокого дома. Наполеону сложно было вообразить, что чувствовал его правильный большевик в те моменты, когда там находились сразу они обе.
А не разбираться в чувствах Ильи ему не нравилось. Обычно для Наполеона он был обнажённой душой. Это хорошо, это плохо. С этой стороны, ковбой, я никогда на вещи не смотрел. Невозможно было понять, в чём дело, но Илья от него отдалялся. Словно в эту богемную буффонаду он погрузился. Хотя она была отнюдь не первой и далеко не последней в их карьере.
А вернувшись домой, он обнаружил Илью лежащим на кушетке и накрывающим лицо изгибом локтя в жесте какого-то пронзительного одиночества. Длинные ноги вытянуты ровно и спускаются к полу, на столе початая пачка сигарет и запорошенная раздутым пеплом пепельница.
— Большевик? — Наполеон тревожно вскинул брови.
А Илья убрал руку, посмотрел на него, приподнявшись, через плечо, и взгляд его скользнул по телу Наполеона прежде, чем ушёл в более удобный угол. Он кивнул.
— Ты используешь мои каналы? — поинтересовался Илья, спокойно созерцая ванильные облака, проплывающие за окном.
— Разумеется, нет. В таком случае моё присутствие здесь было бы бессмысленно.
Илья лукаво глянул из-за плеча. Его брови насмешливо изломились. Он как бы говорил: я вижу тебя насквозь. Присутствие здесь Наполеона, по его мнению, обуславливалось их внеуставными отношениями. И переубеждать тут, в общем-то, можно было лишь из чувства противоречия.
— Чем ты занимаешься? — вместо этого спросил Наполеон. Ленное бездействие было совсем не в духе большевика.
— Тебя жду, — было ему умиротворённым ответом.
Наполеон прошёл в комнату и встал перед ним Дионисом. Илья повернул голову, поднял довольные глаза и с готовностью положил руку ему за колено, мягко сжимая ладонью сквозь клеточку брюк. Их отношения ещё были terra incognita. Они только примерно представляли границы друг друга. И как настоящие разведчики, смело ступали на эту землю.
— И дождался, — сказал Наполеон, глядя на него сверху вниз.
Илья лежал, держа руку на его ноге, и смотрел пристально. Глаза голубые, прозрачные. И кротовые норы зрачков. Где ему взять краску такой родниковой голубизны?
Илья не отводил глаз. Будто бы ждал разрешения. Или жаждал приказа. Наполеон смотрел на него, наслаждаясь. Его хотели. Им восхищались. И он обожал это чувство. Особенно сейчас, когда Илья так много времени проводил в чёртовой чёрно-белой мастерской. Оставлял там так много эмоций. Наполеон хотел узурпировать всё его внимание. Моё, рычало его мужское начало, моё. И никто больше не имеет право на свою интерпретацию Ильи Курякина.
— Тогда поднимайся, — спокойно сказал ему Наполеон.
И Илья встал. Ловко перекинул длинные ноги, сел, всё ещё глядя на него, и затем поднялся. Высокая мощная сила, удивительно элегантная, пока её не побеспокоить. Опасность, скрытая за хладнокровием. Мягкость, запертая в маску отчуждения. Как много людей понимали это за его жизнь? Скольких Илья подпускал так близко?
— Я начинаю беспокоиться, когда ты долго молчишь, ковбой, — фыркнул Илья.
— Волнуйся лучше из-за меня, — Наполеон чуть склонил голову.
— Как с ребёнком. Стоит начинать волноваться, когда его не слышно.
Наполеон закатил глаза и протянул руку, расстегнул пуговицы на его рубашке. Илья спокойно стоял, даже… с любопытством. Курчавая грудь — это был бы рисунок карандашом. Небрежные штрихи или узоры в духе Бёрдслея или раннего Шиле. Он почти коснулся его костяшками пальцев, провёл подушечками по тылу его рубашки, за пуговицами. Смотрел наслаждаясь. Закусил губу, и Илья губы облизал, привлекая его внимание.
— Я потому с тобой сплю, что ты красивый, — зачем-то сказал он. — Ты это знаешь?
Теперь глаза закатил Илья. А потом сжал его плечо и бесцеремонно притянул к себе, впился поцелуем, раздвигая губы дико. Это означало хорошо знакомое «пиздишь без умолку», и Наполеон, в общем-то, был не против. Но не сегодня. Он проворно подсунул руку под его рубашку, обнимая в ответ, и поцеловал с жаром. С напором, закусил его губу, пососал её, оплёл талию руками, вжался пахом.
У Ильи оголтело стучало сердце, и он кусался в ответ, но после всё-таки сдался, взятый нахрапом. Его вело от поцелуев просто по-страшному. И как только Наполеон это понял, он сделал это своим лучшим оружием и использовал его против Ильи. Впрочем, как и всё остальное.
Сегодня он хотел, чтобы всё было по его правилам. Сегодня он был Пигмалионом, и Илья принадлежал лишь ему одному. Он коснулся ладонями его брюк, вновь замер, посмотрел. Выбирал, чего ему хочется: оголить Галатею или оставить дух современности. Хотелось и красиво, и грубо. Последнее от засевшей глубже, чем он мог ожидать, обиды на него.
А Илья смотрел пьяно. Солнечные ресницы прикрывали глаза, радужка была зажата эбеново-чёрным, влажным грифелем. Он дышал глубоко и хотел целоваться и, наверное, просто секса. Всё равно как. И терпел, глядя с мучительной преданностью.
Наполеон отвёл его к окну и, получив несколько раз по рукам и образно, русским матом, по грязным мыслям, пристроил спиной к себе. Отвернул от себя дурацкую нежность глаз, которая проявлялась сейчас и о которой напрочь забывали потом.
Илья всё-таки был голым, а вот сам он только приспустил брюки. Тяжёлая штора колыхалась от ветра, оконная рама звонко дребезжала над улицей. Галатея материлась и неповторимо играла мышцами, твёрдо стоя на ногах и удерживая двойной вес. А он до боли кусал плечо и улыбался, вытапливая в себе пустоту. Как темноволосая девушка, обнимающая болезненное ничто на картине Шиле****.

***
— Ты собираешься бросать?
— Да, — Илья повертел сигарету в пальцах, внимательно глядя на неё, и повёл плечом. — Но позже. Не на этом деле. Иначе он меня в могилу сведёт, я клянусь.
Илья прекрасным эфебом стоял у окна, небрежно облачённый в простыню, и сам себя Наполеон окрестил «мужчиной, соблазняющим эфеба», в духе мастера Брига. Было прохладно, сентябрь грубо трепал складки простыни, но Илью это, кажется, не волновало. Наполеон стоял рядом, скрытый тяжестью шторы, как кулисами. Илье же, похоже, было так же безразлично и то, что его могут увидеть с балкона дома напротив.
Клише, как и всякая мудрость, гениальны, но Илья его удивлял. После секса на него находили мягкость, озорство, непринуждённость. Он расслаблялся. Смотришь и ни за что не подумаешь, что ему выпала судьба разведчика. «Эта работа совсем тебе не подходит, Угроза, — подумал Наполеон, — пускай ты и проживаешь в ней тысячу жизней. Ты бы мог стать прекрасной музой. А я бы позаботился о том, чтобы ты не заскучал. Моей адреналиновой тяги хватило бы нам двоим».
— Ты просто не был там, — сказал Илья, хмуро затягиваясь, и Наполеон моргнул, возвращая мыслям сосредоточенность. — У него в студии. Она похожа на логово дракона. Будто всё там выгорело дотла. Сгорели все цвета и осталась только бронза, гипс и серая масляная краска.
Наполеон сделал совершенно экспрессивно заинтересованное лицо. Я слушаю тебя внимательно, да что ты говоришь.
— Понимаешь, ему чтобы жить, словно необходимо создать вокруг себя невыносимые условия. Хаос. Думаю, если бы он только догадался, то распустил бы по всей студии муравьёв! Чтобы они ползали, пробирались под штанины и кусали его, — Илья засмеялся и изобразил пальцами движение маленьких кусачих муравьёв.
Наполеон ухмыльнулся, глядя за ним с наслаждением. Сам он стоял одетый. Голубой пиджак, оставленный на подлокотнике дивана, будто бы отражал небо, впуская его в комнату, а вот клетчатая голубизна жилета пряталась, как и он, за оконной рамой. И в этом контрасте Илья, обёрнутый простынёй и с нервозной умиротворённостью выкуривающий сигарету, казался ему особенно редким шедевром.
Это была вся история искусства в одном человеке: от Ильи в простыне, как на скульптурах — нежно-женских — античности, до Ильи в студии Джакометти в стиле экзистенциального искусства 20-ого века.
— А ещё он говорит, что я похож на дикаря, — Илья усмехнулся, лизнув горькую губу, а ветерок понёс дым от сигареты в Париж и растрепал пепел. — Пристальное изучение моей внешности открыло ему всю мою суть. Знаешь, это так смешно, — он зябко поправил простыню и фыркнул. — Диего мне тут выдал: ты бы мог быть шпионом, Джеймс Лорд!
— И ты что? — Наполеон весело вскинул брови.
— Сказал, что так и есть, — Илья пожал плечом. — Мы минут десять мусолили тему и смеялись. Поразительно, — качая головой, он поглядел куда-то над крышами города. — Вот что значит гений, да? Мастер тонкого психологического портрета. Десять минут изучал меня… ну или даже если и заранее, до того, как попросил нарисовать. Пока я разрабатывал их. И в самом деле увидел насквозь, даже если и не понял, что это правда.
— Но ты совсем не похож на дикаря, Илья.
— Ну уж не знаю, на кого я похож. Но точно не на респектабельного американца. Он, наверное, чувствует фальшь.
Дикарь. И вот это и есть та самая запретная интерпретация Ильи Курякина? Наполеон глядел на эти то и дело вздрагивающие уголки губ, на лучики улыбки в морщинках вокруг глаз, на большие бережные ладони. Этот тёмный ореол засоса на его плече, ещё не очень яркий, но чувственный. Слушал низкий голос, вибрирующий мягкими и глубокими джазовыми интонациями. Эту живую искреннюю подвижность. Илья позабыл о былой зажатости, подпустил к себе совсем близко. Как можно было видеть в нём нечто подобное? Илья Курякин проник в него, Наполеона, и затмил собой профессиональную хватку.
Наполеону пришлось прикусить себе язык, чтобы не сказать чего-нибудь эдакого вслух. Ведь он видел, каким Илья был с Джакометти. И это царапало обидой: почему он, Наполеон, смог добраться до такого Ильи, только повалив того на лопатки (хотя эта награда, как и путь к ней, были неповторимы), а Джакометти он достался даром?
— Почему ты открылся ему, Илья?
И что подумает Илья — да и чёрт с этим. Наполеон ведь тоже мастер психологического портрета. Он тоже профессионал, и Илья это знает.
Илья глянул на него из-под ресниц, но не стал расспрашивать. Потом посмотрел за балкон и кисло усмехнулся.
— Потому что я плохой человек.
Такого ответа Наполеон никак не ожидал, и, видя его реакцию, Илья продолжил:
— Я использую его. И его семью. И от этого не боюсь их.
Наполеон задумчиво провёл языком по губе.
— А меня ты боялся? — это имело смысл.
— Нет. Не совсем. Я тебя не боялся, ковбой. Но ты вполне мог меня погубить. Я трезво оценивал противника и свои шансы. Доверие к тебе, в общем-то, глупость с моей стороны, — он вздохнул с таким видом, словно смирение тут было крайне иронично. Но оно и было. Илья выбросил сигарету на улицу.
— Ранил в самое сердце, — беспечно отозвался Наполеон.
Илья посмотрел на него и улыбнулся. Фраза повисла в воздухе. У тебя его нет. Это не так, сердце у Наполеона Соло было, и Илья разочаровал бы его такой банальностью. Но он не разочаровал.
Париж гудел под ними и пах особенным запахом. Такого не встретишь ни в Нью-Йорке, ни в Москве. Прохлада подступала ветром, а каникулы ещё не окончились. Пограничное состояние между двумя сезонами. Пограничное состояние души — это уже про них, разведчиков.
Илья был элитой русской разведки. Чем-то таким тайным и запретным, взращённым за высокими стенами спецшколы, чем-то фантастическим, чем стращали молодых курсантов на Ферме*****. В Советах умеют читать мысли. Советы — империя зла. И вот оно стояло перед ним, дышало, клубилось плотью. Илья Курякин справлялся с любой задачей, брал любую высоту.
Он примерял личину, как скандинавский бог. Обживал её, убеждал в своей искренности, а потом сбрасывал, и она таяла, не оставляя следов. Он был журналистом, критиком, писателем. На короткой ноге сошёлся с парижской богемой, и Наполеону не давал покоя только один вопрос:
— О чём он с тобой разговаривает?
— В каком смысле, о чём?
— Ты же в искусстве не разбираешься. О чём вы разговариваете, пока он пишет? Когда ходите завтракать?
Он следил за языком. И не сказал: пока ходите в «Клозери де Лила******» или через кладбище Монпарнас, окружённые вековой богемой. Казалось, Илья был способен обмануть даже покойников. Тех, кто, как оставалось надеяться, после смерти уже знали ответы на каждый вопрос.
Этот иногда твердолобый большевик, высоченный громила, такой молодой сейчас — в простыне и взъерошенный, выбритый гладко. Угроза, которого он встретил в Восточном Берлине. Стальной коммунист, взбешённый откровенно идеей сотрудничества и не перечивший при этом своему куратору. Не умевший укусить побольнее.
Илья, заботившийся о нём при ранениях. Спокойно делавший неловкие между двумя мужчинами в такой ситуации вещи. И заботливый просто так, беспричинно. Всегда берущий две порции чего-нибудь вкусного, если такое ему попадалось. Просто так, потому что Наполеону или Габи понравится. Хотя они бы и не узнали.
Илюша, глядящий на него над пунктиром, связавшим вместе две разведки и две судьбы. Пунктиром от пролетевших через две комнаты старых часов.
Илья ему улыбнулся. Вдруг совершенно лукаво. С таинственной соблазнительностью. Как, казалось, он не умел. Наполеон смотрел на него пристально.
— Да, в общем-то, о том, в чём ты меня натаскал, — он беспечно повёл плечом.
Это была правда. Перед заданием Наполеон тренировал с ним историю искусств. Они три дня штудировали материалы: немного теории и очень много его, наполеоновских, баек — применяй, если ввернёшь, дарю. Потом дни закончились. Начались ночи. Те восхитительные пятеро суток, когда под покровом норвежского шале и присмотром чужих богов Наполеон показал ему кое-что на практике. Дал, так сказать, прочувствовать сюжеты некоторых самых чувственных картин.
Этого, Наполеон надеялся, ради задания он не повторяет.
Джакометти в самом деле должен был чувствовать фальшь. Как говорить с человеком об искусстве, когда знания его поверхностны? А Илья смотрел на него и улыбался одной из тех рабочих улыбок, которые редко применял к нему. Поэтому Наполеон предпочёл просто сцеловать её. Заставить Илью уняться безболезненно. Пока сам не наболтал ему чего-то, на чём здесь всё и закончится.
Нет, его мучил не один вопрос. Про разговоры это так… косвенно. На самом деле его волновало другое. Он поцеловал Илью, прижав его спиной к холодной раме. Грудью прижался к его холодной груди. Схватил за руку и закинул её вверх, к стене. Илья отвечал тем же: пальцами впился в поясницу, коленом раздвинул ноги.
Что мог дать Илье пожилой художник такого, что не мог он, полный сил и стремлений мужчина?
Наполеон укусил его за губу и отстранился.
— Художник всегда влюблён в свою модель, — сообщил он, едва уловимо щурясь. Бегая сосредоточенным взглядом по его лицу. От припухших сигаретных губ до медовых по своей подтаявшей мягкости глаз.
— Он влюблён, — спокойно согласился Илья. — В Каролину.
Наполеон хмыкнул, усмехнулся. Теперь он тоже стоял в честном оконном проёме. Ветер пытался растрепать уложенные волосы, холодил руки под тканью рубашки.
— Дай.
Наполеон протянул руку. Ровно, как должное.
— Не боишься, что жилет провоняет? — Илья усмехнулся.
Он не спешил подчиняться этому должному и смотрел с каким-то весельем. Только что пялился на Париж с балкона с такой обречённостью, словно сам познал творческий процесс, а теперь смотрит пристально и с чёртиком в уголках глаз. Сквозь паутину усталости проступала молодость.
— Ты на меня дурно влияешь, Курякин, — с элегантной безразличностью качнув подбородком, заявил Наполеон.
Он снова тянул руку, а Илья вдруг высоко вскинул брови и пачку сигарет вместе с ними. Улыбался! Смотрел озорно и улыбался приоткрытыми губами.
— Ну вот уж нет! Я на тебя влияю положительно.
— Знаю, что любишь трудные задачки. Но эта тебе не по зубам.
Сентябрь трепал чёлки прохожим, а они двое дурачились, стоя на резном парижском балкончике с видом на Сену за крышами низких домов. Илья не знал, что Наполеон предлагал Джакометти сомнительную сделку на чёрном рынке, а тот пока не спешил в этом признаваться.
— Дашь ты мне сигареты или нет? — возмутился Наполеон, и Илья с той же улыбкой помахал ими над его головой.



Примечения:
* скульптура «Шагающий человек» - ru.wikipedia.org/wiki/Шагающий_человек_I
** Булгаков, «Собачье сердце». Повесть была написана в январе-марте 1925 года, однако при обыске, произведенном у Булгакова 1926 году, рукопись была изъята и только в 1960-е годы распространялась в самиздате.
В 1967 году без ведома и вопреки воле вдовы писателя Е.С. Булгаковой небрежно скопированный текст «Собачьего сердца» был передан на Запад одновременно в несколько издательств и в 1968 году опубликован в журнале «Грани» (Франкфурт) и в журнале Алека Флегона «Студент» (Лондон). Однако у меня Наполеон цитирует её в 64-ом.
*** Парна́с (греч. Παρνασσός, Парнасо́ с) — священная гора в Греции (на западе Фокиды), связанная, подобно Олимпу, Геликону, Китерону, с мифическими сказаниями и известная местонахождением на её южном склоне дельфийского оракула. На протяжении более чем двух тысячелетий упоминается в культуре как символическое местообитание поэтов и, расширительно, вообще деятелей искусства.
**** Эгон Шиле, «Объятие»

*****Ферма — спецшкола ЦРУ, сленг сотрудников.
******«Клозери де Лила» (фр. La Closerie des Lilas) — кафе на бульваре Монпарнас, известное место встречи французской и европейской артистической богемы в конце XIX — начале XX вв.
К столикам в «Клозери де Лила» прикреплены таблички с именами бывавших здесь знаменитостей. В кафе бывали Верлен, Метерлинк, Оскар Уайльд, Стриндберг. Кафе прочно связано с именем Хемингуэя; он написал в нём свою «Фиесту». Ленин с Троцким любили играть здесь в шахматы.
В оформлении столиков брассери помимо табличек используются бумажные скатерти с напечатанными на них рисунками и автографами знаменитых посетителей.


продолжение в посте ниже

@темы: Снежный шар, фандомное, Новогоднее

---

Снежный шар, день 8-й, часть 2

развернуть 2 часть подарка

***
Наполеон привалился к красному лакированному боку родстера так, чтобы Илья несомненно его увидел. То была совершенно глупая и мальчишеская авантюра. Если бы из дома вышел кто-то из семейства Джакометти, они бы его узнали. Но Наполеон любил авантюры. Пускай и такие крохотные.
Из маленького серого прохода между домами вырвался Илья. Солнце резануло тротуар под его ногами, словно ознаменовав свободу. Такую же, впрочем, крохотную, как и выходка Наполеона. Это было видно по облегчённому и одновременно озабоченному выражению его лица. Портрет всё ещё был не закончен. Но сегодня Наполеон Соло брал кисть в свои руки и собирался расписать его день яркими красками.
— Где ты взял автомобиль? — первым делом поинтересовался его ответственный напарник, окинув тяжёлым взглядом карамельно контрастирующий с красным Ягуаром голубой костюм Наполеона. Глаза Ильи были удивлённо раскрыты, и, как бы Илья ни старался журить его, он не мог скрыть любования, выглядывая на автомобиль за его плечом.
— Не беспокойся, — спокойно ответил Наполеон с неуломивой игрой поведя уголком губ и поглядев на соблазнительно продефилировавших мимо француженок. — Не у Каролины.
И его слова стали лишь подтверждением мысли Ильи. Каролина выклянчила у своего мастера дорогущий подарок, и невыносимый Наполеон раздобыл себе Ягуар И-тайп 63-его года выпуска только для того, чтобы повыпендриваться перед ним, Ильёй.
Илья замер, вглядываясь его в спокойное лицо так, словно крайне упорно боролся с собой и не сдавал позиции. Он, конечно, понимал, что сам является венцом очередного дурацкого поступка Наполеона. И тот стоял в смиренном и весёлом ожидании выговора. Илья вздохнул.
— Kol’ rodilsya ya poetom, to celuyus’, kak poet*, — продекламировал он, и Наполеон был уверен, что это стихи.
В ответ на его слова он Илье ухмыльнулся и кивнул, приглашая в великолепный двухместный родстер. Но стоило ему лишь развернуться, как на плечо легла тяжёлая ладонь.
— Я поведу.
Илья оглядел красного красавца и посмотрел на него. Наполеон мгновение помедлил из чувства соперничества, но согласился с тем, что Илье просто тоже этого хочется.
— Так и быть, большевик. Сделаем пару кругов по авеню де Сюффрен. Но потом я отвезу тебя кое-куда. У меня для тебя подарок.
— Подарок? — спросил Илья так по-детски удивлённо, что Наполеон ещё мгновение мягко смотрел на него, наслаждаясь безобидным выражением на лице. Лучший убийца из КГБ, ну-ну. Он сам чуть ухмыльнулся, радуясь непонятной, но пёстрой радостью. Ничего уже после Ильи не будет, как прежде, понял он с пугающей своим безразличием ясностью.
— Да, — Наполеон глянул на время. — У нас полчаса.
Они стояли посреди улицы, и он обошёл сверкающий на солнце багажник и сел на пассажирское сиденье, но был уверен в том, что в глазах Ильи появилось что-то такое задорное и окрыляющее.
— Знаешь! — крикнул Илья, когда ветер трепал им волосы, а Париж мельтешил красками на обочине. — Нормальные люди только думают обо всяких глупостях, но не делают их.
— Покажи мне хоть одного такого, — отмахнулся Наполеон, вольготно раскинувшись в кабриолете и нахлобучив на нос солнечные очки.
— Ну в большинстве своём. Но ты правда уникум, ковбой.
Наполеон повернулся к нему, мелодраматично изогнув брови.
— Ты совершаешь столько безумств, сколько приходит тебе в голову. И это порой ужасно бесит, прям придушить хочется. Но иногда кажется изумительным.
Глядя на то, как Илья жизнерадостно рулит по парижской авеню, молодой, беззаботный, румяный, и как он улыбается, рассуждая о нём, Наполеон, конечно, думал, что совершает далеко не все приходящие в голову безумства — упаси Боже, — но тоже усмехнулся. И даже был немного польщён этим по-курякински своеобразном комплиментом.
— Почему бы, Илья, мне тоже тебя не нарисовать.
— Что? — удивился тот, покосившись на него с недоумением, потому что Наполеон завозился в поисках его блокнота. — Меня?
Наполеон нашёл и блокнот с ручкой, и фотокамеру.
— Ты рули и не отвлекайся от дороги. Мне нравится, как Эйфелева башня выглядывает у тебя из-за плеча.
Илья бросил взгляд на другую сторону, где в самом деле изысканно высилась Башня.
— Трясёт же.
— Трясёт, — признал Наполеон, уже наметив на исчерченной буквами, промятыми с верхнего листа, бумаге курякинский силуэт и руки на большущем, жёстком руле. — Но я справлюсь. На войне я постоянно рисовал, пока мы перебирались в грузовиках по развороченным дорогам. Чтобы не забывать о том, что в мире существует что-то кроме неё.
Илья посмотрел на него внимательно и кивнул.
— Ну раз так, — согласился он через мгновение.
А Наполеон поднял фотокамеру и уже хотел было сделать снимок, но раз — и они промчались мимо желанного кадра, стремительного, как жизнь. Ему осталось лишь запечатлеть его в памяти. Илья Курякин, Париж, сентябрь 64-ого.
Плёнка в камеру была вставлена новая, и, постучав по счётчику пальцем, Наполеон спросил:
— Ты ведь фотографируешь портрет? Прояви плёнку.
— Зачем?
— Я хочу посмотреть.
— Это я понял, ковбой. Зачем?
— А зачем ты его фотографируешь?
— Ну я покажу его Габи, — смущённо улыбнулся он.
Быстро намётанный, по-экспрессионистски кривоватый Илья вёлв4 шикарную машину по шоссе вдоль небрежно брошенной на рисунок Эйфелевой башни. Как на открытке. Их будни — калейдоскоп потрясающих событий и мест. Многое из этого обычные люди мечтали пережить хотя бы раз или два в жизни. А у них было всё и сразу. Что толку задумываться о цене? Это не то, что они могут изменить.
Наполеон взглянул на великолепного Илью Курякина, далёкого, ломаного русского и подумал: неужели когда-нибудь ты навсегда вернёшься в свою страну Советов?
А потом сам сел за руль и отвёз его в парижскую оперу.

***
Губы Ильи были приоткрыты, и он замер, подобно крошечному, восхищённому блеском Солнца ростку.
Илья выглядел потрясённым и даже подавленным. Будто бы всё величие грандиозного здания Гранд-Опера́ навалилось на него разом вместе с хрусталём шеститонных люстр, бронзовой плеядой могущественных композиторов и ансамблем музыкальных аллегорий, будто зажало в мраморных стенах и бросило на лестницу под взгляды богов Олимпа, взирающих со сводов тридцатиметрового потолка.
Наполеон коснулся его между лопаток. В это время здесь не было никого (кроме разве что Призрака оперы), и он позволил своей руке не таиться. Илья повернулся и поглядел широко раскрытыми глазами, в которых заворожённо пылали распахнутые чёрные зрачки.
— Тебе нравится? — спросил Наполеон надтреснутым голосом, потому что сам оказался поражён реакцией Ильи.
Гранд-Опера́, кажется, в самом деле могла свести с ума всем кричащим блеском необарокко (Наполеон бы многое отдал за чертежи архитектора, ух как бы хорошо он их продал!), но ведь Илья не впервые в подобном месте. В России также есть великолепные памятники ушедшей эпохи, чего стоит один Эрмитаж. И всё-таки зрачки Ильи взорвались экстатически, а выражение лица… он видел подобное всего единожды — когда бросил ему часы с отцовской гравировкой.
— Великолепно!.. — с чувством прошептал Илья.
Наполеон и сам был как пьяный. Это… всего лишь одно ошеломительное здание, крупица из целого мира, по которому он мог промчать Илью на Ягуаре. Он бы мог дать Илье большее, чем то, о чём мечтал сам. Казалось, протяни руку и скинь с его шеи советский ошейник, возьми себе, забери его из той жизни.
И он заберёт, этого русского мальчика, маленького, грустного, потерявшего отца, сломленного до приступов гнева. И отдаст ему всё лучшее, что у него только есть и может быть.
— Это не то, ради чего я привёл тебя сюда.
Илья внимательно, с видом лобопытнейшего школьника, разглядывал лепнину и крепкие изящно выгнутые перила и посмотрел на него растерянно, словно спрашивая: что мы делаем в опере в два часа дня?
— Но если ты хочешь, думаю, после нам разрешат осмотреться.
— Хочу, — просто кивнул Илья, глядя с восторгом и благодарностью. Что-то внутри Наполеона плясало в ответ на эти эмоции в его глазах. Эмоции, подаренные им, вором Соло.
Он провёл Илью через лучезарный водоворот ротонд и залов и остановился возле входа в ложу, где их уже ждал его приятель Клод. Разумеется, в Гранд-Опера́ у Наполеона были ниточки, за которые при большом желании можно было потянуть, чтобы зайти взглянуть на громкую премьеру за день до неё самой.
Клод проводил их вниз, по бесчисленным лестницам и проходам, словно путая и поражая каждым новым уголком этого шедевра архитектуры, ко входу в партер. И Наполеон только бросил на Илью живой предвкушающий взгляд прежде, чем войти в зрительный зал, где кипели последние приготовления и сновали сотрудники в таких же припылённых, как и у Клода, халатах.
Они прошли под позолоченными рядами балконов, и, как только стал виден плафон в центральной части потолка, Наполеон даже не стал жадно его разглядывать — вновь обернулся к Илье. Как раз в тот момент, когда он задрал голову и на его лице, расписанном полутенями и отсветами, проступило неповторимое выражение неверия, узнавания, радости и восхищения.
— А-а, Шагал**! — догадался он, и его губы растянулись в широчайшую улыбку, оголив белоснежные красивые зубы.
Сердце Наполеона билось, как сумасшедшее. Он стоял, словно ноги его сами стали бронзовыми, и не мог отвести глаз от абсолютно счастливого Ильи. Вокруг торжествовало бархатно-золотое великолепие зрительного зала, помпезная роскошь «стиля Наполеона III», изумительно сплетённая с неповторимым авангардом Марка Шагала, такого же выходца из далеких славянских земель, как и Илья, а он, Наполеон, не видел ничего вокруг. Его разум поплыл и растёкся раскалённым солнечным светом. Перед ним было лишь ярко улыбающееся лицо Ильи. Хоть бы весь мир мог смотреть сейчас на шедевр Шагала, а Наполеон всё равно бы смотрел на Илью.
Его искристо-светлые глаза с ненасытностью разглядывали цветное зеркало шелков и блеска драгоценностей, как слышал Наполеон, мастер охарактеризовал свою работу. Совсем скоро это «зеркало» будет отражать весь лоск и шик грандиозной публики. Илья опустил взгляд и посмотрел прямо на него, Наполеона. Ведь тот всё ещё стоял и глядел исключительно на него. Илья улыбнулся, восторженно и тайно, словно только ему, словно не было в зале больше людей, которые так же могли насладиться шагаловским плафоном.
— Мы можем пройтись, — услышал Наполеон собственный голос. Профессионал в нём разбудил и попавшего под морок момента романтика. Он поманил Илью рукой и развернулся наконец, взглянув с любопытством наверх и двигаясь по проходу, чтобы разглядеть все углы и детали, музыкальные произведения и достопримечательности города в зазеркалье волшебного мира.
— Советую подняться на балкон и изучить работу оттуда, — предложил Клод, тоже приободрившийся оттого, что он кого-то настолько обрадовал.
Наполеон сказал ему, будто Илья сам вырос на родине художника. Да и по виду Ильи нельзя было сомневаться: он вне себя от восторга.
Они прошлись по рядам, кружа по партеру, словно сами были танцорами, и поднялись на балкон, обойдя его из одного конца в другой. Оказывается, для счастья действительно нужно было немного: просто сделать Илью настолько радостным.
И когда они стояли наверху в красном бархате балкона, сопровождённые лишь вековой торжественностью, Илья коснулся его опущенной рядом руки, поглядел косо и едва заметно улыбнулся ему, молчаливо и ласково.


***
Фотографии в кювете проступали быстро, и Наполеон впился в темнеющие линии кадров нетерпеливым взглядом. Он уже видел портрет вживую, но что-то в нём — в его дальней глубине — требовало распечатать эту плёнку.
— Хочешь, — сказал Илья негромко, следя взглядом то за ним, то за бумагой в растворе проявителя. — Могу представить тебя ему.
Проявитель, кстати говоря, Илья химичил сам. В Европе он бы легко мог купить достойный продукт, но, как у них, у русских, говорится, привычка — вторая натура. И Наполеон находил это очаровательным.
— Кому? — даже не подняв глаз, переспросил он.
— Джакометти.
Наполеон еле сдержал ухмылку и поглядел на наивного большевика с нежностью. Как на забавного ребёнка. Красный свет играл с его лицом визуальные шутки, расплываясь на лбу и щеке, словно даже ему было позволено писать свой портрет Ильи Курякина. Тот и сам глядел на Наполеона пристально. Ресницы дрогнули, прокатив внушительную тень по алым скулам. Она завалилась в ямочку на подбородке, когда Илья едва уловимо наклонил голову.
— Как снисходительно с твоей стороны, — с беззлобной улыбкой ответил Наполеон, любуясь им, как юношей Праксителя. И, судя по чуть изменившемуся выражению лица Ильи, тот это заметил и ему это понравилось. Он стоял близко, смотрел с истомой, и губы были слегка приоткрыты. Между ними тоже разливалась соблазнительная влажная тьма.
— Ну моё дело предложить, — хрипло ответил он, бегая быстрым взглядом по его, Наполеона, лицу.
От яркости света черты терялись, и они могли показаться друг другу незнакомцами. Но красный будоражил кровь, обволакивал маленькую комнатку, стихийно превращённую Курякиным в фотостудию, и как будто бы забирал её в скобки ото всего остального мира.
Когда прозвонил таймер, Илья поддел фотографию щипцами и переложил её во вторую кювету. Наполеон впился в неё хищным взглядом. Уже сейчас было отчётливо видно кадры. И, пожалуй, от этой затеи он больше всего ждал именно этого. Пилотный лист со всей плёнкой разом, чтобы Илья выбрал, какие ему печатать снимки, а Наполеон посмотрел на всего его пятнадцать дней с Джакометти.
Заключённый в мелкие окошки кадров портрет казался почти одинаковым и всё же — неуловимо отличался. Наполеон склонился над ванночкой и испытующе разглядывал знакомое и чужое разом лицо, не по-курякински широкие плечи, его большие руки, сложенные замком между ног, и всё — в ореоле клубящейся мглы. Портрет настолько им завладел, что он и вовсе не обратил внимания на несколько других снимков Ильи с улицы. Он даже перестал замечать самого Илью, стоящего рядом с ним и делящегося с его плечом теплом своего тела.
— Пусти, — попросил тот, и Наполеону пришлось подвинуться, чтобы дать Илье переместить фотографию в следующую кювету. — Для Габи я, наверное, распечатаю финальный вариант. Или ты хочешь что-то?
Он и сам склонился над пробником, очевидно, выбирая что-то из уличных кадров. Только теперь Наполеон обратил на них внимание. Там были здания, моменты будничной жизни парижан, кажется, какое-то кафе и Каролина.
— Каролине будет приятно, — подсказал он, снова поднимая взгляд на Илью.
— Да, — отозвался тот, глядя так, будто бы только этого и ждал.
Подсвечивалась лишь половина его лица, вторую — поглотила тень. Она замысловато ложилась в складки ярко светящейся рубашки, выделяла кадык и ключицу. Пуговицы сверкали, как рубиновые кремлёвские звёзды. В комнате пахло химией, но, казалось, он всё равно мог почувствовать привычный запах Ильи. Фантомный, родной. Искристый жар его тела и напряжение, запрятанное в мускулах, всё до последнего вольта направленное к нему, Наполеону.
— Он на тебя совсем не похож, — заметил тот, фыркнув.
Илья пожал плечом.
— Ну это же авангард, — он неловко усмехнулся, забликовав зубами, и Наполеону захотелось провести языком между этих контрастных губ. У него звонко стучало сердце. — Ты сам сказал, я в искусстве ni v zub nogoy, но он вроде и не обязан быть похожим.
Едва ли можно было разглядеть что-то по отпечаткам плёнки, а вот поймать Наполеона на том, что он уже видел настоящий портрет — да. Но Илья не обратил внимания. Он вытащил фотографию и опустил её в воду, чтобы промыть. А Наполеон отошёл к фотоувелечителю и прислушался к собственным чувствам.
Он и сам до конца не понимал, почему для него всё это стало так важно. Вдруг подумалось о том, как сидя в Нью-Йорке и перестав получать от напарника чёткие объяснения происходящего здесь, в Париже, он не мог и представить, что и сам увязнет в этой истории.
Илья звонил ему раза три, один раз прямо от Джакометти. Он тогда на стенку лез, и всё равно в его голосе звучали особенные чуть хрипловатые ноты, от которых Наполеон на другом конце света чувствовал, как в загривок вгрызаются мурашки, и начинал по нему тосковать.
Жизнь в тёмной комнате не могла быть настоящей. Или напротив — ничего не могло существовать за её пределами. Большие и ласковые руки Ильи бликовали на свету и мазали разум, путая зрение. И почему-то во всей этой власти красного Наполеону захотелось взять угольный карандаш и рисовать им чёрные-чёрные глубокие изгибы и углы, вжимая его в бумагу так сильно, чтобы он начал крошиться и даже сломался.
Илья навёлся на резкость на фотоувеличителе, похожем на чёрный готический улей, выставил время на цифровом реле, выключил пилотный свет, прикрывая его красным фильтром, чтобы не засветить фотобумагу, и сделал ещё два пробника на маленьких отрезках. На четыре и семь секунд. Подбирал экспозицию на лице Каролины. Наполеон следил за рутиной молча и заворожённо. Пальцы Ильи работали нежно и ловко, и Наполеон подумал, что хочет поиграть для него на пианино.
В ванночке с водой промывался лист с семью окошками портрета, и от этого контраста: настоящего портрета в серых тонах, того, что, возможно, никогда не увидит завершения в студии художника, и этих, озарённых алым солнцем студии Ильи, — у него плыло сознание.
Они сами сейчас будто бы находились внутри картины, и некий неизвестный мастер поместил их в этот красный мир изумительным хитросплетением сюжета.
Как-то Габи в запале сказала:
— Да если бы не А.Н. К. Л.!..
И Илья, сидя усталый над перевёрнутым деревянным ящиком от бутылок вина, превращённым ими в стол для стихийного брифинга в поле, и даже не подняв глаз, спокойно ей ответил:
— Ладушка, — а он часто называл её каким-нибудь диковинным русским словом. — А.Н. К. Л. здесь не при чём. Всё у нас с вами началось с того, что мы с ковбоем одновременно вышли на тебя в Берлине.
О, а эвакуацию Габи провести тихо не удалось. По ёмкому выражению Сандерса, они поставили на уши весь Восточный Берлин. И эта операция вошла в анналы разведки как весьма громкое дело. Их знакомство.
Чтобы потом они двое оказались даже не в этой удивительной комнате, а где-то намного-намного дальше. Впрочем, Габи они тоже полюбили, она также стала частью целого и каждого, просто несколько иначе, чем они друг для друга.
Наполеон мысленно закладывал чернющие тени своим угольным карандашом в ярёмной впадине Ильи, под его кадыком, между губ, в штрихах ресниц и нежно коснулся бумаги на месте шрама.
Илья спроецировал потусторонний негатив Каролины на фотобумагу, и она проделала знакомый путь из одной кюветы в другую. Наполеон отвернулся, задумчиво разглядывая две проявленные плёнки. Что видел Илья в Париже до него?
А потом его обняли большие руки, в плечо ткнулось тепло подбородка, а к ягодицам прижался твёрдый жар.
— О, — довольно выдохнул он и ухмыльнулся.
Илья пристроился к нему сзади, наверняка, без особого интереса глядя через плечо, что он делает, и откровенно притёрся оловянным членом, налившимся тяжестью желания. У Наполеона пульс пустился вскачь и окончательно потяжело в собственном паху.
Илья даже ничего не говорил, просто дал показать, что хочет его, немедленно и сильно, стал водить носом по уложенному затылку и склонился поцеловать — прикусить! — за загривок. Наполеон подался к нему назад и довольно захрипел. В тёмной комнате поддерживалась определённая температура, но ему показалось, что воздух разом раскалился и высох, как в самый солнечный день в Стамбуле.
— Бриолином пахнешь, — низко сообщил Илья, опалив дыханием раковину уха. И голос его пророкотал так, словно он говорил о чём-то ужасно приятном.
Наполеон развернулся, взглянул в глаза смело и весело. Пьяные, распятые зрачками. Близкое, выхваченное красной маской лицо, лишь глаза, нос и губы. Гипнотический момент.
Руки Ильи легли на его брюки, потащили первую пуговицу, коснулись второй, и он вдруг весь замер, напрягся. А потом рычаще выдохнул и ткнулся лицом ему в шею, как пёс.
— Я сейчас.
Наполеон неохотно отпустил, чуть наклонил голову, глядя с любопытством и недоумением. А Илья тяжело перевалился, сделав несколько шагов в небольшой комнате, и сунулся помыть руки под остатком чистой, нетронутой воды. Наполеон усмехнулся и поправил неприятно упиравшийся в ширинку член. Его заботливый мальчик. Хотя он и был чутко аккуратным в работе и не тронул химикаты, всё равно решил, что стоит помыть руки прежде, чем прикасаться к нему, Наполеону.
Рубашка смотрелась на нём чужеродно. Наполеон и сам не мог подумать, что начнёт скучать по его водолазкам. Но он вдруг понял, что ему нравилось в Илье многое, что совсем не цепляло раньше, и вот все его мелочи — в особенности. Он был таким, каким был, и другого Наполеон не желал.
— Хочу ехать с тобой ночью по двухполосной дороге через лес куда-нибудь далеко-далеко, — низко заявил Наполеон, не сводя глаз с его прекрасной спины и узких бёдер.
— Чего? — весело спросил Илья, обернувшись к нему. Он вытер руки и откинул полотенце, умудрившись сделать это вполне аккуратно.
— Ночью, с тобой вдвоём, — стал повторять Наполеон и прислонился поясницей к столику, потому что Илья ступал к нему неотвратимо и магнетически. Он говорил и улыбался, глядя на своего сильного большевика с предвкушением. — По длинной дороге. Чтобы над нами были звёзды, а вокруг нас — лес. Сосновый.
Понял Илья его романтический бред или нет, но он фыркнул с улыбкой, и руки его очутились на его, Наполеона, бёдрах. Они оба действовали синхронно, и Наполеон быстро оказался выпотрошен из брюк, как картофель из мундира. Так, по крайней мере, всегда действовал Илья, когда расходился и намеревался играть по-своему, хоть убей. Словно автомат разбирал: строго, технично, быстро, Руки, впрочем, его иногда не слушались, путаясь в пуговицах. Но не сегодня. Он достал Наполеона из штанов и обнял, проскользнув пальцами к его смятым столом ягодицам. Откуда-то это невыносимое совершенство уже наколдовало лубрикант.
Наполеон не удивился, подавшись к нему согласно, и русский медведь сжал его за ляжку и потащил на себя, с неистовой силой закинув на свои бёдра и боднув спиной о стену. Сегодня было так. И, может, по пути в парижскую оперу, Наполеон и думал, как сам вечером разложит Илью на смятых простынях, благодарного, размлевшего красавца, улыбающегося ему открытой улыбкой и жаждущего, чтобы он, Наполеон Соло, трахнул его, как ему только вздумается, — но был совсем не против и обратного.
Потому что Курякин был равно хорош, как в деле, так и в сексе. Ведь он не зажимался и отдавал всего себя. И, честно говоря, сидя с ним в том берлинском кафе, Наполеон бы никогда так не подумал.
Если вот таких делали за Железным занавесом, то можно было и смириться с некоторыми трудностями в общении с ними. Но жадно подаваясь ему навстречу, Наполеон глядел на его выхваченное алым светом лицо и думал, что Илья Курякин — один такой на всём белом свете и тот, ему достался.
— А потом, — хрипло заговорил Наполеон, потому что было сложно говорить, сбиваясь с дыхания на стоны, но он говорил, — я бы трахал тебя в этой машине, как старшеклассницу. И звёзды были бы тебе небом в алмазах.
Илья окинул его выразительным взглядом, вполне смиренно вопрошающим, можно ли не пиздеть хотя бы во время секса, на что Наполеон, откровенно запрокинувший голову, словно подставляя горло под поцелуи и трахею под удар, продолжил в красках расписывать, что бы ещё он сделал с Ильёй. И Илья, не слишком способный поддерживать беседу, только выдавил, нанеся ему неожиданное туше:
— Про небо в алмазах это Чехов придумал***.

***
По всему телу разлилась пленяющая нега. Наполеон часто думал, что, наверное, именно так чувствует себя Илья после его приступов. Как после оргазма. Тело ватное, приятно гудящее, под кожей жар, на ней — холодок. Хочется вытянуть спину, запрокинуть голову и полежать. Ни до чего нет дела, всё отошло на второй план.
Илья унёс фотографии в ванную, и там мощно шумела вода, вымывая из бумаги химию. Наполеону казалось, что небо над Берлином стало ясным и безоблачным до самого горизонта.
Застучала оконная рама, и он вскинулся, обернувшись к задождившемуся Парижу. За балконной дверью, к которой он пару дней назад прижимал Илью, дождь шёл стеной, вторя шуму из душа. Наполеон поднялся, перебросил ноги, как по нотам ступил, и закрыл балкон, толкнув в сторону штору.
Пелена дождя накрыла город, пряча французское небо в дымке, такой свежей, что она отозвалась бодростью в его душе. Наполеон направился в спальню переодеться и вернуть себе достойный вид. Русский медведь измял его, бесстыдно блуждая по телу руками. А руки у него были восхитительные, и Наполеон ухмыльнулся острому воспоминанию о них.
Он, в основном, сам любил быть главным. Жизнь и так давно отобрала его свободу, чтобы ещё и в постели он кому-то подчинялся. Ему самому нравилось доставлять наслаждение. Становиться для партнёра зарёй среди зимы, запоминаться. Но и от того, чтобы самому получить удовольствие он никогда не отказывался. Да и с Курякиным, казалось, он вообще уже ни от чего не откажется, если тот будет улыбаться ему так благодарно и искренне, как сегодня в опере.
Он как раз стащил с себя жилет и брюки, выпрыгнул из носков и расстегнул рубашку, когда русский медведь снёс его ещё одной неотвратимой волной и повалил на постель.
— Илья! — возмутился Наполеон, которому совсем не нравилось быть веткой, захваченной течением.
Выяснилось, что Илья уже успел переодеться. Его длинный сильный корпус обхватывала знакомая кофейная водолазка. Будто бы он мысли Наполеона прочитал и знал теперь, как тому этого не хватало: Ильи Курякина, русского гэбиста, немногословного и очень верного, а не любого из тех восхитительных мужчин, которых ему приходилось изображать на заданиях.
Мелькнула коленка в серых брюках, Илья навалился на него, протаскивая по постели до самого изголовья — будто бы добычу в свою медвежью берлогу. Втянул запах от его шеи по-пёсьи и довольно выдохнул, тяжеленный и жаркий. Но это был Илья от первой и до последней линии, которые Наполеон так жаждал перенести на бумагу. Он поднял руки, касаясь светлых волос и загривка, накрывая пальцами мощную шею и трогательный отрезок не прикрытой воротом водолазки кожи.
— Почему ты мне никогда не позируешь, Илья? — спросил он, отстранившись и чуть склонив голову набок.
Илья смотрел на него так долго и пристально, что Наполеон подумал: какой же ты, Соло, проваленный шпион. Его читают, как с лёгкостью соблазнённый объект.
— Oh gore ty moyo lukovoe! — выдохнул Илья, резюмируя всё то, что, очевидно, видел в нём.
— Эй! — разобиделся Наполеон на такое заявление. Больше оттого, что не хотел, чтобы его видели насквозь.
— Скажи мне на милость, ты поэтому такой невыносимый всё это время? — спросил Илья и улёгся гирей ему на грудь.
— Невыносимый? — возмутился Наполеон, выразительно вскинув бровь. — Это так ты ценишь мои ухаживания?
— Я тебе не девица, ковбой. Чтобы пасть к твоим ногам от впечатлений.
Безусловно, Наполеон так и не думал. Что вот он сводит Илью на громкое открытие русского художника, и тот будет покорён.
— Нет. Ты мой Марс, — выдохнул Наполеон с восхищением и рокотом в голосе.
Илья улыбнулся, лёжа на его груди.
«И моя Фернанда», — подумал он, но благоразумно промолчал. Потому что и сам понимал, что ревнует Илью, как Пикассо Фернанду Оливье: безжалостно и страстно.
Казалось, что могло быть такого в этом скромном советском мальчике, далёком, непонятном, таком простом, созданном в одной из самых странных стран на свете, что сводило его, Наполеона Соло, с ума? Но в нём было всё.
Десятки женщин, стоило им попасть на орбиту Наполеона, сгорали в ней навсегда. И вот он сам лежал, распростертый под лучшим советским агентом, глядел в голубые глаза в виньетке пышных ресниц и признавал своё полное поражение. Он в самом деле был никудышным агентом.
— Мятежная ты душа, ковбой, — сказал ему Илья, опираясь на локоть и внимательно разглядывая его лицо.
Он провёл большим пальцем по его губе, и Наполеон согласно его палец закусил.
— Тебе нравятся такие, — в масть ответил он. — Перевоспитать хочешь.
— Не хочу я тебя перевоспитывать, — нахмурившись отмахнулся Илья.
Может, и не хотел, кто его знает? Наполеон взял его запястье в руку и поцеловал линию сердца на ладони. А Илья вдруг вспомнил ещё несколько строчек из какого-то русского стихотворения:
— …К ложу земного царя и посланницы неба, — хрипло прочитал он. —
С первой денницей взлетев, положила она, отлетая,
Жёлтую розу на тёмных кудрях человека:
Пусть разрушается тело — душа пролетит над пустыней,
Будешь навеки печален и юн, обручённый с богиней****.
Наполеон тоже впечатлительной девицей отнюдь не был, но Ильёй восхищался. Марс, подумал он нежно, бог войны. Это лишь видимая часть твоя.
— Это о музе, — тихо сказал Илья и застенчиво улыбнулся. — Лежи здесь.
Он провёл рукой по волосам Наполеона, так, словно вплёл в них фантомную жёлтую розу, и, бодро подскочив с кровати, унёсся прочь. Наполеон вздохнул, сетуя, что ему не дали надеть свежую рубашку, а потом уголки его губ вздрогнули в улыбке, и он, прокатив взгляд по комнате, заваленной их общими вещами, посмотрел на дождливое небо в окне. Для него дождь был обновлением.
Илья принёс свою фотокамеру, оставленную ими в тёмной комнате, и сразу наметился на него.
— Что ты хочешь? — заворчал Наполеон.
— Сделать твой фотопортрет, eshyo odin moy neschastnyj tvorcheskiy drug.
Наполеон лежал перед ним, покрытый наполовину рубашкой и белыми складками разворошённой постели, кудрявый, зацелованный с мучительно-соблазнительным засосом, выглядывающим из-за мягкого воротничка, и, прищурившись, притягательно потянулся.
А Илья отодвинул камеру от лица и хмыкнул, усмехнувшись.
— Что смешного? — подумал было оскорбиться Наполеон.
Илья забрался на постель на колени, но не спешил снова выставлять кадр.
— Знаешь, по тебе всегда видно, когда у тебя недавно был секс.
— Вот как? — брови Наполеона подлетели высоко и вздорно. — Не знал, Курякин, что ты следишь за моей интимной жизнью.
— И не приходится. Ты после секса ещё два дня другой.
Наполеон молча состроил выразительную мину.
— Ты всегда страшный щёголь. Но, зуб даю, после секса чувствуешь себя просто царём. Красивый американский франт. Но делаешь себе послабление. Волосы, — сказал он с улыбкой, белозубой и ласковой, — например, укладывать не станешь.
Наполеон впервые слышал такое мнение, но прекрасно его понял. После секса он в самом деле чувствовал лёгкость ещё пару дней. Чувствовал себя царём? Смешной Курякин. А чувствовал! И как наряжался, так и наряжается, но правда мог позволить себе немного небрежности. Не доводить образ до превосходства, ощущая его и так — изнутри.
— Какой наблюдательный комми, — улыбнулся он обольстительно. — Всегда знал, когда мне перепадало?
Илья повёл плечом, беззаботно и равнодушно. Потом посмотрел через камеру и признался:
— Мне очень нравится твоё лицо. Скажи честно, у ЦРУ есть особая папка. «Красивые агенты». И ты во главе? Такие черты. Хорошо тени падают. Это для фотографии очень важно. И твоя гротескная мимика! Это что-то.
Наполеон чувствовал себя так, словно ему в войну лишний кусок мыла достался. Илья считал его красивым и, оказывается, всё это время тоже хотел создать его портрет. На фотобумаге.
«Иронично, — подумал он и откинулся на спинку кровати, позируя с естественным изяществом, — что я его так и не нарисовал».
Илья сделал снимок, запечатлел этот восхитительный момент. Наполеон: молодой, красивый, лежит в его, Курякина, постели в Париже и глядит на него честно и довольно.
Джакометти непременно допишет свой многострадальный портрет, с этим Наполеон смирится. Да и у него самого ещё столько времени впереди. Илья будет принадлежать ему весь, и на бумаге, и в жизни.
А Илья отложил камеру и лёг рядом на бок, складки одеяла скрыли его лицо, и он выглянул оттуда на Наполеона, как ребёнок. Поднял руку, положив её ему на живот, и спросил низко:
— Ковбой. Давай, если нам дадут отпуск, вместе проведём Novyj God?
Наполеон улыбнулся, провёл рукой по лицу и тихо усмехнулся.

Конец.

Примечания:
В эпиграфе, строчка отсюда же - название.
Аи — собирательное название французских шампанских вин из винодельческого центра Аи.

«К Музе» Александр Блок
Есть в напевах твоих сокровенных
Роковая о гибели весть.
Есть проклятье заветов священных,
Поругание счастия есть.
И такая влекущая сила,
Что готов я твердить за молвой,
Будто ангелов ты низводила,
Соблазняя своей красотой…
И когда ты смеешься над верой,
Над тобой загорается вдруг
Тот неяркий, пурпурово-серый
И когда-то мной виденный круг. Зла, добра ли? — Ты вся — не отсюда.
Мудрено про тебя говорят:
Для иных ты — и Муза, и чудо.
Для меня ты — мученье и ад.
Я не знаю, зачем на рассвете,
В час, когда уже не было сил,
Не погиб я, но лик твой заметил
И твоих утешений просил?
Я хотел, чтоб мы были врагами,
Так за что ж подарила мне ты Луг с цветами и твердь со звездами —
Всё проклятье своей красоты?
И коварнее северной ночи,
И хмельней золотого аи,
И любови цыганской короче
Были страшные ласки твои…
И была роковая отрада
В попираньи заветных святынь,
И безумная сердцу услада —
Эта горькая страсть, как полынь!

*из стихотворения С. Есенина
** Шагал в парижской опере www.m-chagall.ru/raboty/plafon-parizhskojj-oper...
*** Небо в алмазах (с) А. Чехов, «Дядя Ваня». Насколько автор понимает фраза действительно впервые появилась в произведении Антона Павловича. А если и нет, то Илья вполне может и ошибаться, это даже мило.
**** из стихотворения А. Блока

@темы: Снежный шар, фандомное, Новогоднее

---

Снежный шар, день 7-й

Найден седьмой шар! Агенты работают отлично!

Название: Д.Т.П.
Автор: засекречено до 02.01.2018 включительно
Фандом: Агенты А.Н.К.Л. (2015)
Размер: драббл, ~800 cлов
Рейтинг: PG-13
Категория: юмор
Персонажи, пейринг: Илья Курякин, Наполеон Соло, Александр Уэверли, Санта-Клаус, Дед Мороз, Доктор Кто
Предупреждение: все персонажи принадлежат фильму «Агенты А.Н.К.Л.» (2015)
Примечание: в городском американском жаргоне 60-х годов «эльфами» называли гомосексуалистов.

Подарок для Мойра*

Развернуть подарок

Александр Уэверли смерил подчиненных суровым взглядом.
Наполеон Соло прикрыл рот ладонью и деликатно икнул. Илья Курякин поморщился и выпрямился еще больше, что с точки зрения коммандера не представлялось физиологически возможным — однако, у советского агента это получилось.

Шеф А.Н.К.Л. вздохнул и нажал клавишу магнитофона. Сперва пленка просто шипела, а потом послышался диалог, время от времени прерываемый бульканьем и иными звуками.

— ...м-маскировка? Синяя или красная шуба, рукавицы, валенки и п-посох. Борода. До пояса.
— Небольшая бородка. Такая, ок... руглая. Да-да, красный кафтан с меховой оторочкой, красные сапоги и, и пояс! С пряжкой.

— Зачем ему пояс с пряжкой?
— Непослушные дети? Дети — это ремень. Для непослушных.
— А. Неп-пе-да-го-гич-но, но логично. Дальше. Средства передвижения? У нашего — сани, запряженные тройкой лошадей. М-масть... чаще — светло-серая. Иногда в яблоках.

— Олени, Угроза. Настоящие! С рогами! Дэшер-Дэнсер-Прэнсер, Виксен-Комет-Кьюп...Кьюп... К-Кьюпид, Доннер-Блитцен, и, ик, Ру-у-удольф!!! Зацени: у Рудольфа — красный нос, которым он освещает дорогу.
— А... ага. Зд-дорово. Олени лучше, да. Я не уверен, есть ли у к-коней имена. Так. Соучаст... в смысле, помощники!

— Эльфы.
— Что, прости?!
— Эльфы.
— У Санта-Клауса? Для детей?
— А что?
— Ковбой! Эльфы же!!!

— А! Это не те эльфы, о которых ты подумал. Ты что! Те эльфы — неправильные эльфы, а у С-санты — правильные. В колпачках. Это такие, которые... как домовые эльфы. Ну они вот строгают.... режут, клеют... пекут... готовят подарки, кроче.
— Домовые?
— Угу.

— Домовые... У нас — Снегурочка. Внучка.
— Аха. Симпатичная?
— Эм... да. Такая... с косой. Длинные волосы. По возрасту — лет от шести до... до тридцати. Наверное.
— А родители?

— Чьи?
— Снегурочки.
— Неиз... неустановлены.
— То есть, с каким-то стариком разъезжает девочка от шести до тридцати лет? Эльфы — логичнее.
— Иногда с ними ездят зайцы и лисы. Волки. Медведи.

— На тройке с лошадями. Угроза, это называется — запиши, чтобы не забыть — «зоопарк на выезде».
— А девять оленей — не зоопарк? С эльфами?
— Пфф. Дались тебе эти эльфы! А девять оленей — ни фига не зоопарк. Только на девять оленей билеты не продашь. Нужен еще, ик! хотя бы опоссум. Или дикобраз. И еще кто-нибудь. Что б было, на что посмотреть.

— Скунс? Они симпатичные, я видел на фото. Милахи.
— А за скунса надо приплачивать посет... посет... тителям, Угроза. Потому что скунсы — это такая угроза, Угроза, что даже сама... самая малейшая угроза... и все. Полная угроза. Как оно у вас называется? Полная угроза? Pezsetsz.

— Песец. Они очень милые, только на вкус ху... плохие. Совсем полная, гворишь?
— От этого... запаха хим-чист-ка не пмогает. О, завтра же надо буэт збрать костм! Должны были пчистить. Синий. Так. Что там с родителями мисс?

— Сирота, н-наверное. Поэтому и живет с дедом. Ваш-то вон вообще... с эльфами живет.
— Но-но! Мы уже все выяснили про эльфов. И у него есть жена.
— Да ты что?

— Да. Все норм. Миссис Санта-Клаус, как положено.
— И какая она?
— Ну... обычная. Миссис. Какие миссис бывают?!
— Не, блондинка или брюнетка?

— Ик. Не знаю точно, Угроза. Ее никто не видел.
— Совсем никто?
— Эльфы точно видели. Но они молчат.

— Бедная женщина.
— С чего бы?
— Н знаю, просто показалось.
— Так, про-е-ха-ли. С семьями, знчит, все плохо. У обоих. Что еще?
— Подарки? Возит в мешке.

— Та же фигня. Лезет в дом через дымоход, и ему положено оставлять печенье и молоко.
— Домушник! Прямо как ты.
— Но-но! Я никогда. С подарками, в смыле, никогда. А ваш?

— Стчит в дверь. Э... или кладет все под подушку. Или под елку. Просит рассказать.... стишок.
— Целый стишок?
— Нет стишка — нет подарка.
— Логич-ик!-но. А угщение?

— Водка?.. Ты, ик, что. Есл ты пздравляешь от профкома сорок семей, то...
— Понял. Угроза, тбе не кажется, что как-то... жарквато?
— Проветрится хош-шешь?
— Прост пройдемся. Проедемся.

— Да. Ндалеко. Буквально... до площади.
— Сгласен.
— Габи не будим?

— Не, пушчь спит.
— Пушч.. пусть. Тсссс.

Александр Уэверли остановил запись.

— Я не настаиваю на абсолютной трезвости — в конце концов, с моей стороны это было бы двулично. К тому же, праздники — отличное время для того, что бы немного расслабиться и сбросить напряжение. «Немного», господа — ключевое слово в этой фразе. Один, ну два бокала виски. Хорошо, три. За день. Но ваша вчерашняя... уже сегодняшняя выходка превзошла любые ожидания. Мистер Джонс, попрошу вас продемонстрировать место... происшествия.

Мужчина во флотском мундире без знаков различия дернул за шнур.

Трафальгарская площадь, на которую выходило окно кабинета Уэверли, располагавшегося в Арке Адмиралтейства, была оцеплена полицией. Между колоннами и затейливо упакованными коробками и пакетами бродили олени. Несколько упаковок лопнуло, и тут и там были разбросаны игрушечные медведи, куклы, кубики, коробки настольных игр. Из импровизированных яслей трое лошадей выдергивали клочки сена. Сани двух разных конструкций намертво сцепились оглоблями, балансируя на шляпе адмирала Нельсона, и покачиваясь туда-сюда под порывами ветра.

Двое бородатых стариков — один в синей шубе, другой в красном кафтане — о чем-то разговаривали с мужчиной в полосатом костюме и котелке.

В чаше отключенного на зиму фонтана стояла перевернутая на крышу красная телефонная будка. Компанию ей составлял стоящий на багажнике серебристый автомобиль, увидев который Наполеон Соло прошептал: «Габи меня убьет».

Голос Александра Уэверли опасно завибрировал:
— Но напиться до такой степени, чтобы вызвать дорожно-транспортное происшествие с Санта-Клаусом, Ded Moroz и пока неустановленным лицом в летающей телефонной будке — этого я не ожидал даже от вас, господа.

@темы: Снежный шар, фандомное, Новогоднее

---

А кто из обитателей грёбаной Страны Чудес
будет опекать тебя в новом году?

@темы: Новогоднее

---

Снежный шар, день 6-й

Шестой шар! Все ближе и ближе Новый год, сейф с коллекционным алкоголем и елочка с подарками!

" />

Название: Конфабуляция
Автор: засекречено до 02.01.2018 включительно
Размер: миди, ~5350 слов
Пейринг/Персонажи: Наполеон, Илья
Категория: джен
Жанр: юмор местами
Рейтинг: PG
Предупреждение: Автор не имеет сколько-нибудь глубоких познаний ни в одной из областей, которые затронуты в тексте. Кроме чувств, эмоций и совершения глупостей.
Автор понятия не имеет, продавали ли кофе навынос в нью-йоркских кафе в 60-е годы, как открывать сейфовые замки, каков механизм амнезии и как именно действуют амиталоподобные вещества. Название препарата взято с потолка. Идея фика заимствована из фильма Гарри Маршалла “За бортом” (1987 г.) В роли Курта Рассела Илья Курякин, в роли Голди Хоун Наполеон Соло. Озвученные Наполеоном требования к качеству икры - прямая цитата из фильма.
Подарок для  bistrick

Развернуть подарок

Встреча двух личностей подобна
контакту двух химических веществ:
если есть хоть малейшая реакция,
изменяются оба элемента.
© Карл Густав Юнг

Соло с его сибаритством допекал Илью в Германии и Риме, достал до печенок во время стамбульской и парижской миссий, но апофеозом стала командировка в Нью-Йорк. Нет, в том, что касалось дела, он был профессионален ничуть не менее Ильи. Но беда в том (и Курякин сознавал, что это только его личная беда), что профессионализм Наполеона Соло не включал в себя такие понятия, как полная преданность работе, самоотречение и готовность пожертвовать сиюминутными удовольствиями. Нет, это был профессионализм совсем иного сорта: допускающий флирт с красоткой-администратором в Кларидж-Отеле, тарталетки с икрой в кафе де ля Пэ и долгое, вдумчивое изучение антикварных коллекционных статуэток, не имеющих ни малейшего отношения к текущей миссии. Возможно, прояви Илья столь же эпикурейские наклонности и позволь он себе подобные выходки, миссия и не провалилась бы, но точно была бы поставлена поставлена под удар. Если один напарник сибаритствует и в ус не дует, другой должен быть собран и всегда начеку. Да и не было у Ильи потребности в столь вызывающем эпикурействе. Беда же разведчика Курякина состояла в том, что пока Ковбой любезничал с красивой девушкой в лобби отеля, Илья, скорчившись в три погибели, сидел в вентиляционном коробе, ожидая сигнала от напарника. Для миссии было не столь уж важно, пятью минутами раньше или позже прозвучит этот сигнал. Но для затекших ног и под невыносимым углом согнутой курякинской шеи эти пять минут (как и еще пять, и пять последующих… чертов Ковбой!) были очень даже важны. А пока плотно пообедавший Соло на открытой веранде парижского кафе под сенью зеленого навеса наслаждался пейзажами Девятого округа, Илья прохаживался в переулке, наблюдая за окрестностями, втягивая бурчащий живот, опасаясь солнечного удара и горько сожалея об отсутствии любимой кепки, которую напарник потребовал оставить в номере “в целях конспирации”. Из переулка он прекрасно видел, что встречу давно пора было заканчивать. Ковбой уже обо всем переговорил со своим визави: тот курил, откинувшись на спинку стула, а Соло… Соло ел своих рябчиков с ананасами. Или тарталетки с икрой. Или что-то еще, Илье было уже наплевать. Вот Ковбой отложил салфетку, вновь заговорил с вдохновенным видом. На какую-то минуту уличный шум затих, и до слуха Курякина отчетливо донеслось:
- Икра должна быть круглой, твердой, правильного размера. Она должна таять во рту. В нужный момент.
А потом, уже в отеле, в ответ на упреки Ильи Соло только вскинул брови в насмешливой гримасе:
- Я? Затягивал встречу? Мой безнадежно советский друг, художник чувствует, когда нужно нанести последний штрих, а я чувствую, когда именно в разговоре должна быть поставлена точка. Я бы предложил тебе пойти на встречу с Прюнье вместо меня, но боюсь, что ты вызвал бы у него подозрения. И вообще, кафе де ля Пэ для советской разведки всегда было неудачным местом. Возможно, я уберег тебя от судьбы Гроссфогеля.

Спустя полгода судьба и воля начальства привели их в Нью-Йорк. Ковбой там расцвел, словно растение, высаженное в подходящую почву. Все его буржуазные привычки и пороки расцвели вместе с ним.
И на этот раз Илья тоже оказался в наружном наблюдении, заняв стратегическую позицию в узком коротеньком переулке. С одной стороны от него находился антикварный салон, где Соло должен встречаться с объектом. С другой - витрина кофейни, украшенная к Рождеству. Среди открытых коробок с шоколадом и печеньем высилась наряженная ель, оленья упряжка несла Санту, мерцали огни, ангел покачивал крыльями и осыпал оленей искусственным пушистым снежком. Соло уже битых два с половиной часа торчал в антикварном салоне. Илья с букетом замерзающих и замерзших до стеклянного состояния, несмотря на упаковку, цветов делал вид, что ждет девушку. Девушка, конечно, опаздывала. Соло тоже не спешил. Илья посматривал то в витрину антикварного, то в сторону кофейни. Он пересчитал уже, кажется, все волоски в бороде Санты и все пятнышки на боках оленей.
Сгущались сумерки, иллюминация становилась все ярче, а уличный воздух - все морознее. Он наждаком застревал в горле, обжигал. На небе появился месяц - в точности такой, как любят рисовать на рождественских открытках. И Илья отстраненно подивился тому, что с его рожек еще не свисают сосульки, как это обычно на подобных картинках рисуют. Близость и недоступность кофейни вызывала сначала раздражение, потом зависть, потом нечто уже слегка напоминающее отчаяние. Смотреть в ту сторону не хотелось. Но нельзя же было все время пялиться на Соло. Внутри тепло, уютно. Мелькают силуэты посетителей, от чашек поднимается пар. Так что мозг невольно домысливает запах кофе - или правда аромат настолько силен, что разносится по всему переулку? Но зайти погреться нельзя. Илья отвернулся, вновь посмотрел на Ковбоя. Тот сидел боком к окну, его руки плавно двигались в такт разговору, он бережно брал статуэтки одну за другой… При чем здесь статуэтки? “Крючком”, на который нужно подцепить антиквара, должна была стать коллекция антикварных табакерок, некогда принадлежащих знаменитостям. Этот поганец опять развлекается там? Использовать “жучки” они не рискнули: антиквар был тесно связан с Т.Р.А.Ш., а трашевцы всегда активно пользовались электронными подслушивающими устройствами и различными способами перехвата информации, порой обставляя в этом вопросе ведущие спецслужбы мира.
Когда Соло вышел наконец, не удостоив Илью взглядом (что было совершенно правильно), и не направился ловить такси (что было вопиюще неправильно), а вальяжным шагом зашел в кофейню, у Курякина потемнело в глазах. Он ждал минут пять, потом бросил букет в урну и ворвался следом. Соло как раз расплачивался с баристой, тот отсчитывал сдачу. Илья толкнул напарника плечом так, что кофе выплеснулся тому на пальцы, и пошел в сторону уборной, надеясь, что Ковбой догадается пойти следом. Тот поудобнее перехватил картонный стакан, оставил сдачу на стойке и двинулся туда же. Илья ждал его на пятачке перед входом в туалет.
- Какого черта тебя сюда понесло, Ковбой? - зарычал Илья. - Ты должен был в отель ехать! Причем еще час назад, если не раньше! Что за статуэтки вы там рассматривали?
Соло молча сдернул перчатку с руки Курякина, - тот даже не успел уловить движение, - и сжал его пальцы. Они отогревались в тепле, кожу покалывало словно иголками. Рука ощущалась неживой, не своей, как бревно, а пальцы Соло казались раскаленными. Илья вырвал руку и сунул в карман, обжегшись о ледяной холод промерзшей подкладки.
- Я зашел взять тебе кофе, Большевик. Подумал, что ты наверняка следом зайдешь. Я сейчас поймаю такси, а ты выходи черным ходом, я буду ждать тебя в переулке напротив табачной лавки. Сейчас Сочельник, второе такси ты будешь ловить до второго пришествия.
- Подземкой доберусь, - буркнул Курякин.
- Ты вообще живой человек или статуя Дейнеки, а, Большевик? До ближайшей станции идти три квартала по морозу.
- Пока еще живой, - проворчал Илья. - Вроде бы.
И, не удержавшись, шмыгнул носом.
- У меня есть подозрение, что Хейз мне что-то подсыпал, - тем же тоном продолжил Соло.
- Ты с ним виски распивал, как тогда с Викторией Винчигуэрра? - взвился Илья.
Соло продолжал безуспешно пихать ему в руку стаканчик с кофе.
- Я с ним ничего не пил, - примирительно сказал он. - Но когда мы смотрели табакерки, мне показалось, что из одной из них поднялся какой-то дымок. И запах был отнюдь не табачный. А Хейз в это время отодвинулся от стола и даже на стуле качнулся назад. Да так, что едва не опрокинулся. Я задержал дыхание, но было поздно. Пока я ничего не чувствую, но уверен, что это был тригаладин. А значит, через двадцать минут я отключусь и перестану что-либо соображать. Поэтому подземкой никто не поедет, возьмем такси. Одно на двоих.
- С чего ты взял, что это тригаладин? Т.Р.А.Ш. не стали бы так глупо использовать похищенную секретную разработку. Мы полгода роем, откуда была утечка, а они на рядовой встрече им разбрасываются.
- Я не исключаю человеческий фактор. Возможно, Хейз просто самоуверенный кретин, и это его личная инициатива. Очень, кстати, на то похоже. Статуэтки он показывал явно в расчете на то, что я задержусь, и он сможет меня допросить, когда препарат начнет действовать. Но я очень спешил, демонстративно смотрел на часы и ушел раньше, чем меня развезло, и он смог бы ввести вторую дозу. В любом случае теперь ясно, что утечка была из нью-йоркской лаборатории ЦРУ.
- Или это была демонстрация, чтобы сбить нас со следа.
- Тоже может быть. Ровно с той же долей вероятности. Но что это тригаладин, у меня нет ни малейших сомнений. Когда я вышел от Хейза, а ты еще топтался на улице, я первым делом зашел в туалет и, прошу прощения, высморкался.
- Действительно, нецелевое использование уборной, - фыркнул Илья и снова невольно шмыгнул носом.
- Тебе бы, кстати, тоже не мешало. Что ты хлюпаешь? Высморкайся и пей уже свой кофе, - Соло силой впихнул стаканчик Илье. - А потом я капнул на платок индикатором, который дал нам Зиверс. И на платке точно были следы препарата.
Илья чертыхнулся.
- По крайней мере, мы знаем, что это за дрянь, - легкомысленно заметил Соло.
- Иди вызывай такси, - ответил Илья.

***
- “Фламинго”, 31-я улица, - бросил Соло в переговорное устройство водителю и откинулся на спинку сиденья.
- Береги меня, Большевик, - со смешком сказал он и закрыл глаза. С лица его медленно уходило обычное язвительное выражение. Курякин стиснул зубы.
- Ладно, - пробормотал он под нос. Но было непохоже, что Ковбой его слышит.

Соло всю дорогу молчал, с потерянным видом смотрел в окно, провожая взглядом каждый столб и каждого пешехода. Безропотно вышел из автомобиля, застыл в холле. В лифте он неуверенно провел рукой вдоль панели с кнопками, потом поднес пальцы к лицу.
Илья тоже молчал, только направлял его, легонько подталкивая.
В номере Курякин кивнул в сторону дивана, Соло все так же молча сел, закрыл глаза и спустя минуту уже спал.
Илья взял телефонный аппарат, вытянул, насколько хватило, провод и закрылся в ванной. На секретность он решил наплевать, ввиду серьезности ситуации, и позвонил по открытой линии. Спустя несколько минут и десяток переключений его соединили с аналитическим отделом.
- Состав проверенный, - уверенно сообщил аналитик. - Зиверс утверждает, что действие его полностью обратимо и ограничено по времени.
Илья облегченно выдохнул и понадеялся, что человек на том конце провода знает, о чем говорит.
- Но есть отдельные...тонкие моменты. Сейчас, на первой стадии действия препарата, у него наблюдается депрессивное гипокинетическое состояние, обусловленное недостатком стимулирующих трансмиттеров.
Илья поднял глаза к потолку и вздохнул.
- Он был полностью дезориентирован, а сейчас заснул - подытожил он. - Вы это имели в виду?
- Да, и после пробуждения должна наступить вторая стадия, противоположная. Активность мозга резко возрастет, состояние станет близким к маниакальному. Пациент… то есть мистер Соло будет лихорадочно пытаться заполнить пустоту, образовавшуюся на месте утерянных воспоминаний. По сути, он будет восстанавливать свою личность, выстраивая и отметая версии одну за другой, создавая ложные воспоминания - так называемые конфабуляции. Образовавшаяся на месте воспоминаний пустота вкупе с некоторым умственным возбуждением может привести к тревожности, паническим атакам, приступам отчаяния или ярости. Мозг пациента попытается заполнить эту пустоту самостоятельно, генерировав фиктивные воспоминания. Самыми причудливые и фантастические, учитывая его возбужденное состояние. Это может быть очень энергозатратно и утомительно как для него, так и для окружающих. Возможно, стоит его изолировать на какое-то время и ввести блокатор дофамина.
- Предлагаете мне накачать его галоперидолом? - хмыкнул Илья.
- Если понадобится. Или же просто немного помогите мистеру Соло. Предоставьте ему как можно больше фактов его биографии, чтобы он смог составить цельную картину и не изводил себя и вас поисками утерянных воспоминаний.
- Это замечательно, только вот я не в курсе большей части его биографии, - хмуро пробурчал Илья.
- Ну так придумайте что-нибудь! В его нынешнем состоянии он уцепится за любую более или менее связную версию и точно не будет ловить вас на вранье, а недостающее домыслит сам. Просто постарайтесь избегать слишком уж явных нестыковок, а к деталям он вряд ли станет придираться. Вам нужно продержаться часов пять-шесть, потом память должна вернуться. После того, как кончится действие препарата, эта вымышленная личность с фальшивой биографией исчезнет за ненадобностью.
Илья замер, озаренный внезапной идеей.

***
Закончив разговор, Курякин вернулся в комнату. Ковбой спал, его голова сползла по спинке дивана, шея была неестественно вывернута - наверняка затечет за время сна. Илья, помедлив секунду, забросил ноги напарника на диван, подсунул ему под голову валик. И, окинув взглядом картину, стащил с ног Соло туфли, не вписывающиеся в общую идиллию этой сцены.
- Плед искать не стану, Ковбой, извини, - пробормотал Илья себе под нос, накинул на плечи пальто и вышел на балкон. В комнате было, по его ощущениям, слишком душно. В такси он успел согреться, и сейчас морозный воздух бодрил, прояснял мысли. Илья уселся в неудобное низковатое кресло и стал обдумывать детали зарождающегося плана. Эта мысль нравилась ему все больше и больше. Совесть колола острыми спицами, когда он вспоминал Соло, растирающего ему замерзшие пальцы и сующего в руки стакан с кофе. Но память тут же услужливо подбрасывала лишние сорок минут в вентиляции “Кларидж-отеля”, турецкие бани, которые Соло во время стамбульской миссии покидал с таким видом, будто делал Курякину личное одолжение, и “икра должна быть крупной”, и все случаи, когда из-за нежелания напарника поступиться личным комфортом Курякину приходилось тянуть на себе самую неприятную часть миссии.
Нет, черт возьми, небольшая дезинформация пойдет ему только на пользу. Ведь неплохой же парень, если отбросить все эти буржуазные замашки, капризы и прихоти.
Илью начало знобить, и он вернулся в комнату. Позднее ничем, кроме как температурным бредом, он свой план объяснить не мог. Но в тот момент идея казалась ему гениальной.

***
Соло заворочался, открыл глаза и начал озираться по сторонам.
- А, очнулся, - по-русски сказал Илья, - хорошо. Ты как, в порядке?
Соло неуверенно потер шею, помотал головой.
- Коль?! - уже настойчивее переспросил Курякин. - Как себя чувствуешь?
- Нормально, - неуверенно ответил Соло тоже по-русски. Акцент был сильный, но, если консультант был прав, Наполеона в его нынешнем состоянии это не должно было смутить.
- Тебя этот мужик, с которым ты встречался, вырубил каким-то препаратом, - напомнил Илья. - Ты что последнее помнишь?
- Последнее? - Соло растерянно взглянул на напарника. В распахнутых глазах плескалось искреннее недоумение. - Ничего...вообще ничего не помню.
- Так… Курякин встал, прошелся по комнате взад-вперед. - А если не из последнего?
Соло пожал плечами.
- Меня как зовут? - продолжал настаивать Курякин. Соло смотрел на него в упор секунд тридцать, потом отвел взгляд и молча покачал головой. Илья успел почувствовать угрызения совести, но вспомнил лишний час в переулке на ледяном ветру - и придавил неуместный порыв.
- Я Илья Курякин, твой напарник, - напомнил он. - А ты?...
- Ко… Николай? - неуверенно предположил Наполеон.
Илья кивнул.
- Николай Соловьев, агент советской разведки. Последний год мы вместе работаем на международную организацию А.Н.К.Л. Сейчас мы на задании. Находимся в гостинице в Нью-Йорке, ждем дальнейших указаний руководства. В подробности задания я тебя, учитывая твое состояние и уровень секретности, посвящать не буду. Просто ждем и отдыхаем. И попытайся хоть что-нибудь вспомнить, - бросил Илья через плечо. Он старался не смотреть Соло в лицо, не уверенный, что сумеет совладать с мимикой и не выдаст себя.
- Я… помню, как отель выглядит. И где он… 31-я улица? Город я, кажется, помню.
Илья нахмурился. По идее, Соло должен был забыть и топографию Нью-Йорка тоже.
- Тебя в нью-йоркских операциях и в вашингтонских часто задействовали, потому что ты ориентируешься здесь лучше остальных, и язык знаешь как родной.
- Кажется, я думаю по-английски, - пробормотал Соло.
- Ты билингв, - кивнул Илья. - У тебя отец работал в посольстве в Вашингтоне, ты в Америке вырос.
- Тогда понятно, - отозвался Наполеон, - это многое объясняет.
Акцент у него, кстати, становился все менее заметным, а русская речь - все более беглой и правильной.
- Ладно, Ковбой, - поспешил закруглить разговор Илья, - отдыхай и вспоминай, а я пока займусь отчетом.
- Ковбой? - изогнул бровь Наполеон. - это мое прозвище?
- Ну да, Ковбой. Потому что выпендриваешься и пижонишь, как персонаж вестернов. И еще Соло. Производное от фамилии. И потому что любишь в одиночку работать. Индивидуалист, - не удержался от подколки Илья.
- Видимо, тлетворное буржуазное влияние? - поддержал шутливый тон Соло.
- Именно, - кивнул Курякин. - Вижу, что тебе лучше.
- Кажется, я вспомнил кое-что,- деловито сказал Ковбой спустя пару минут. Все это время он расхаживал по комнате взад-вперед, маяча перед глазами напарника. В глазах у Курякина от этого неприятно рябило, а еще начала болеть голова и, кажется, поднималась температура. Видимо, два с лишним часа на холоде прошли не бесследно.
- Тот человек, с которым я встречался, был ирландец - рыжеволосый, полный, с плохими зубами.
- Он был типичным англосаксом - худым, бесцветным. И с голливудской улыбкой, - вздохнул Курякин. - Перестань, Коль, это в тебе препарат сейчас говорит. Аналитики предупредили, что ты наверняка будешь себе всякие небылицы придумывать.
- Так ты уже говорил с аналитиками? Когда? Пока я спал? - Соло так и фонтанировал энергией.
- Ну да.
- Значит, не рыжий… - Соло на минуту присел на диван и задумался, потом вскочил.
- Хейз! Его фамилия Хейз!
Илья ошарашенно смотрел на напарника.
- И я успел увидеть, где у него второй сейф! Тот, ради которого все затевалось! Нужно пойти и забрать документы, там работы на пять минут. Который час? Наверняка он уже закрыл магазин!
- И все это так же верно, как то, что Хейз рыжий ирландец с плохими зубами, - скептически заметил Илья.
- Окно в комнате, где сейф, не стандартное, а “половинка”, - выдал Соло. Илья осекся: действительно, одно из окон магазина было маленьким, как бы урезанным - из-за примыкавшей к стене наружной пристройки.
- Из него видна витрина кофейни. Там Санта, олени… Четыре оленя, а должно быть восемь, и Рудольф был без красного носа… так, я отвлекся.
- Вот он,”проверенный” препарат, - проворчал Илья, - даже память толком не может отшибить. Хотя ты как-то упоминал, что специально тренировал и тренируешь память. Может, из-за этого вышла осечка с полной амнезией.
- Я еще что-то о себе рассказывал? - Ковбой смотрел жадно и доверчиво, без своей фирменной усмешки, и Илья в очередной раз проклял свою затею.
- Я не так много знаю о тебе, - качнул головой Курякин. - Мы работаем вместе год, но ты всегда был скрытным.
Соло разочарованно отвернулся.
- Хорошо, - после паузы сказал Курякин. - Похоже, все именно так. Нарисуй, где находится сейф.
Соло быстро набросал план магазина, отметил расположение сейфа, подробно описал систему замков. Передавая Илье карандаш, он коснулся его руки и присвистнул:
- Эй, да у тебя жар! Градуса сто три, не меньше! Похоже, ты подхватил грипп.
Илья, который и сам уже чувствовал, что температура поднялась под сорок, все же не удержался и поправил:
- Считай по Цельсию, Ковбой.
- Спорим, ты сейчас хотел добавить “Ты не в Америке”, - фыркнул Соло, но тут же посерьезнел. - Ты и вправду собрался идти с температурой?
- Это не грипп, обычная простуда. Я всегда так болею. Несколько часов высокая температура - и потом я в порядке. К утру все будет нормально. И это мне не помешает.
- Перестань, я схожу один. Я помню, что нужно сделать, и Нью-Йорк я тоже помню. Это же в районе 207 Авеню, верно?
- Верно, но никуда ты не пойдешь. Я сейчас еще раз позвоню аналитикам и передам всю твою информацию. А дальше мы сделаем так, как решат в Центре. Слишком много неучтенных факторов, чтобы действовать без подстраховки.
- А про свою простуду ты собираешься стыдливо умолчать? Не так ли, мой самоотверженный друг?
Соло уже очень сильно напоминал себя обычного, и Илья не удивился бы, услышь он привычное “мой безнадежно советский друг”. Но, кажется, вброшенная дезинформация надежно прижилась в одурманенном мозгу Ковбоя, и он действительно считал себя советским агентом Николаем Соловьевым.
- Простуда мне никак не помешает, - решительно сказал Илья, подтягивая к себе телефон и снова уходя с ним в ванную. - Извини, ничего личного, но при тебе говорить не стану. Мало ли, какими сюрпризами сейчас твоя башка начинена.
Соло дернулся что-то сказать, но промолчал.
Аналитики предсказуемо порекомендовали Курякину идти одному (про температуру тот действительно умолчал), предварительно дав напарнику дозу препарата, снимающего возбуждение мозга. Если бы Соло проспал до конца действия тригаладина, это было бы идеально, но Илья сомневался, что этот план выполним.
Когда Курякин вышел из ванной и с досадой брякнул на столик телефонный аппарат, Соло лежал на диване, отвернувшись к стене, но поза его была отнюдь не расслабленной. Он напоминал сжатую пружину и, услышав, что дверь открылась, сразу вскочил.
- Сейчас ты спустишься в лобби, встретишься там с кем-то, и тебе передадут какое-то дерьмо. Ты это дерьмо мне вколешь, вырубишь меня и уйдешь на задание. Так?
Курякин, который именно так собирался поступить, неопределенно дернул плечом.
- А потом ты провалишь задание, потому что температура у тебя поднимется еще выше, ты налажаешь с сигнализацией, и некому будет тебя оттуда вытащить. Давай я хотя бы в такси за углом подожду.
“Так ты и подождешь, - подумал Илья, - потащишься же следом!”
- Как я тебя могу взять, когда ты настолько не в себе, что считаешь себя советским агентом Соловьевым? - в отчаянии брякнул он.
Соло замер на полуслове.
- Что ты мне лапшу на голову вешаешь?
- На уши, - автоматически поправил Илья.
- Да, надо язык подтянуть, а то говорю уже, как иностранец, - самокритично признал Соло.
- Я тебя обманул, - пошел ва-банк Илья. - Ты мой напарник по А.Н.К.Л, но не Соловьев. Ты американец Наполеон Соло, агент ЦРУ.
- А еще тебе аналитики сказали, что если ты меня окончательно дезориентируешь, то препарат подействует быстрее, - все тем же обличающим тоном продолжил Соло. - Я думаю по-русски…
- Сорок минут назад ты думал по-английски.
- С чего ты взял? Я думаю по-русски, у меня нет акцента…
- У меня тоже нет русского акцента, - сказал по-английски Илья. Соло поморщился.
- Но у меня-то его действительно нет!
Курякин вздохнул. Он уже понял, что легко не будет, но всю бездну последствий своей “хорошей идеи” начал осознавать лишь сейчас.
- Посчитай на пальцах, - велел он, - до десяти.
Соло начал разгибать пальцы, потом понял и зло махнул рукой.
- Вспомни хоть одну русскую колыбельную.
Соло открыл рот, но так ничего и не сказал.
- Что, только английские вспоминаются?
- У меня нянька была негритянка. Я ее точно помню. Как зовут - не помню, а вот лицо - да.
- Конечно, конечно, у каждого сотрудника советского посольства был целый штат негритянской прислуги, - язвительно поддакнул Курякин, - и это только приветствовалось.
- Пошел ты на х**! - в сердцах бросил в ответ советский агент Соловьев.
- Ну? Ну, развей свою мысль! - саркастически подначил Илья.
И “Соловьев”, к его удивлению, мысль развил, распространив ее во времени и пространстве, а также усугубив генеалогическим исследованием. Да так удачно, что Курякину осталось только уважительно присвистнуть.
- Силён, - признал он. - Ну, тогда еще продолжи стишок. “Идет бычок…”
- И на бочок! - победоносно сказал Соло и бросил на напарника торжествующий взгляд. - Верно же?
- Верно, - обреченно сказал Илья. Он уже понял, что никакие факты не смогут прошибить эту железную, подкрепленную тригаладином уверенность.
***
Илья вернулся в номер и положил на стол упаковку с препаратом.
- Не надо, - быстро сказал Соло. Он стоял, отвернувшись к окну.
- Если я просто попрошу тебя остаться в номере, ты же все равно потащишься за мной, - горько сказал Илья. - А там тебя накроет еще разок, ты решишь, что ты агент Моссад или террорист из ИРА…
- С чего бы вдруг? - усомнился Соло. - Не вешай мне больше никакой лапши… на уши. Про Наполеонов и Чингисханов.
Илья сжал руками виски, с силой потер затылок. Инстинкты подсказывали, что нужно просто вырубить Ковбоя и вколоть ему препарат. Но совесть, и без того уже терзавшая Илью, как лисица спартанского мальчика, вопила во весь голос: не смей!
- Ты останешься здесь, - твердо сказал Илья. - Или я скручу тебя и вколю лекарство. Ты. Останешься. Здесь.
Повисла пауза.
- Что мне делать, если ты не вернешься к утру? - чужим мертвым голосом спросил Ковбой.
“К утру тебя здесь не будет, - подумал Илья. - Вернется Наполеон Соло, который дал бы мне честное слово - или целый десяток, - и каждое из них не стоило бы выеденного яйца. А тебе я почему-то верю и так”.
- Тебе позвонят, - пообещал он. - Но к утру я вернусь в любом случае.
Соло кивнул, продолжая смотреть в окно.

***
Магазин изнутри в точности соответствовал плану, нарисованному Соло. И сейф оказался на том самом месте. И с сигнализацией он лажанул - в точности как предсказывал Соло. Пот заливал глаза, голова слегка покруживалась, деления на магнитной отмычке сливались в смутное пятно, руки ощутимо дрожали. Наполеон Соло, как и предполагал Илья, не ждал его в такси на углу. Нет, он нарисовался на пороге, как только завыла сигнализация, оттеснил Илью от дверцы сейфа, довернул трещотку на отмычке на недостающий оборот и распахнул дверцу. Илья быстро запихнул во внутренний карман куртки стопку документов и бросился к порогу вслед за напарником.
Вспыхнул свет, на мгновение ослепив. На сетчатке отпечатался силуэт в дверном проеме, пистолет, направленный в голову Соло. Илья прыгнул. Под руками и коленями хрустнуло. Выстрел грохнул, но как-то приглушенно.
Его рванули за куртку на спине. Илья встал, подчиняясь этому движению. Хейз лежал, на полу расплывалась красная лужица. Илья прикоснулся к его шее. Пульса не было. Соло дотянулся до выключателя, погасил свет.
- Он руку вывернул в падении, так что упал на пистолет в момент выстрела, - сказала темнота голосом напарника. - Нашумели… ну да ладно. Идем. Бумаги все у тебя?
Илья кивнул.
- Надеюсь, в номере в аптечке хотя бы аспирин есть, - пробормотал Соло. - На тебя смотреть страшно.
Говорил он, как машинально отметил Курякин, все еще по-русски.
- Темно же. Вот и не смотри, - произнес Илья вслух.

***
В номере все осталось так же, как помнил Илья: лежала на журнальном столике упаковка с лекарством, неаккуратной бухтой змеился по полу вытянутый из-за тумбочки телефонный шнур. Только чемодан Соло был вытащен из шкафа, а через спинку стула был переброшен его пиджак. Видимо, Ковбой собирался в спешке. Обычно он ревниво следил за своей одеждой, педантично убирая ее от постороннего взгляда. Или же Николай Соловьев привык более беспечно относиться к вещам. Илья повесил пиджак в шкаф, задвинул чемодан. Соло прошел в ванную, принес из аптечки аспирин и стакан с водой. Илья безропотно выпил таблетки и сел в кресло.
Соло опустился на диван, покрутил в руках коробку с ампулами успокоительного и бросил ее на колени Илье.
- Введешь мне… ну, один миллиграмм. Чтобы какой-то остаток препарата в крови был. Скажем, что ты ходил один. Хейз уже ничего не подтвердит и не опровергнет, таксиста никто не станет искать и допрашивать. Из соседей тоже вряд ли кто-то успел нас сосчитать. Иначе не носить тебе головы.
- Не сносить, - машинально поправил Илья. Соло кивнул.
- Вряд ли в штабе поверят, что тригаладин на меня не подействовал.
- Не подействовал? Вообще-то у тебя амнезия.
Соло покачал головой.
- Была кратковременная потеря памяти, но это длилось не дольше сорока минут. Пока я сидел в номере, я все вспомнил. И детство, и нашу квартиру в Вашингтоне, и московскую квартиру, и родителей…
Илья смотрел на напарника, онемев от изумления.
- И няньку? - наконец вымолвил он, не удержавшись от подколки.
Соло поморщился:
- Нянька это какая-то ерунда… из фильма какого-то, наверное, в памяти застряло. Няньки не было, в сад и школу меня водил сотрудник посольства - его Николай звали, как меня. А на лето меня отправляли к деду с бабкой, у них была ферма недалеко от Москвы. Они держали бычков ангусской породы...
Илья терпеливо пережидал этот поток откровений, отгоняя от внутреннего взора картинку, на которой стадо лоснящихся черных ангусов красовалось на фоне пятнистых подмосковных буренок, а дедушка Ковбоя, оседлав мустанга, с кольтом у бедра объезжал свои владения, отгоняя койотов и особо настырных пионеров.
- А про нашу совместную работу ты что-нибудь помнишь? - спросил он.
Соло задумался.
- Вообще-то я далеко не все вспомнил, - признался он наконец. - С прошлым легче. А вот недавнее время… пробелов еще очень много. Но стоит сконцентрироваться - и все возвращается. Просто не сразу, а частями. Из последнего помню, как нас отзывали в Москву весной, ты еще меня в гости приглашал…
- На ферму? - снова не удержался Илья.
- Почему на ферму? - изумился Соло. - Проверяешь? У тебя квартира совсем рядом с центром, из окон Кремль виден.
- А из вашего окошка только улица немножко, - пробормотал под нос Илья, которого вполне устраивала его квартира на Соколе, но кремлевские звезды из ее окон не были видны ни в какой бинокль.
- И все-таки зачем ты пошел за мной сегодня? Обещал же не ходить, - поспешил он сменить щекотливую тему.
- Обещал. - Ковбой внезапно посерьезнел, даже губу прикусил, а между бровями залегла морщинка. - И не собирался идти, раз уж пообещал. Но когда ты уходил, у тебя уже жар был нешуточный, и наверняка к ночи стало бы еще хуже. Сначала я решил, что ты знаешь что делаешь. Но потом представил, как ты там пытаешься совладать с сейфом в этом состоянии. Я бы вряд ли справился. А по сейфам все-таки из нас двоих я лучший специалист.
Илья слушал и не верил. Сейчас он почти жалел, что ему больше не придется работать вдвоем с Колей Соловьевым - пижоном и мажором, которого наверняка разведка держит на коротком поводке за какие-то старые грешки. Но Соловьев - хотя он почти такой же самодовольный засранец, как его американский близнец Наполеон Соло, - способен поставить себя на место напарника. Посочувствовать ему. Прикрыть его перед начальством, пусть даже ради этого придется перетерпеть неудобство и пойти на уступки. Хотя… стаканчик с горячим кофе, теплые пальцы напарника, растирающие его онемевшую от холода кисть… Возможно, у близнецов было чуть больше общего, чем мог предположить Илья.
- Ничего мы инсценировать не будем, - решительно сказал он. - Хотя за предложение спасибо. Не стоит вранье громоздить одно на другое. Напишу все как есть. С тебя вообще спроса никакого, ты был под веществами. А я переоценил свои возможности, мне и отвечать. Нужно было просто передать информацию в центр и не рыпаться.
Соло смотрел, прищурившись.
- Уверен? Не полетит голова?
- Это не самый большой прокол за мою карьеру. Бывало и похуже.
- Удивительно, что ты это сказал.
Илья пожал плечами.
- Всякое случалось. Я все-таки живой человек, а не...
- ...статуя Дейнеки, - по-английски закончил его фразу Ковбой.
Илья оторопело смотрел на него. Соло, оборвав речь на полуслове, вдруг начал смеяться - сначала беззвучно, потом все громче и громче. Илья растерянно моргнул.
- Ох, Большевик, - отсмеявшись, сказал Соло. - Видел бы ты сейчас свое лицо!
- Так ты...вспомнил? Когда? Аналитики уверяли, что после того, как ты проснешься, вымышленная личность исчезнет без следа.
- А она и исчезла. По крайней мере, Соловьевым я себя больше не чувствую, это точно, - хмыкнул Наполеон. - Или аналитик утверждал, что я и помнить ничего не буду о случившемся?
Илье захотелось то ли провалиться на этаж ниже, то ли спрятаться за штору. Как там Соло характеризовал Хейза? "Самоуверенный кретин"? Это он, Илья Курякин, самоуверенный кретин!
- Нет, не утверждал, - признался он.
Соло усмехнулся.
- Вспомнил я, когда ты ушел. Заняться мне было нечем, и я уснул на диване. А после пробуждения… - Соло покрутил головой. - После пробуждения я сначала очень хотел тебя придушить. А потом мне стало смешно. А потом я представил, как ты копаешься в замке сейфа, с этим твоим жаром и ознобом. И мне как-то расхотелось смеяться. И я решил, что черт с ним, с обещанием. И поехал следом.
- А почему не сказал ничего, ломал комедию?
- Можешь считать это ответной местью. Ну и, кроме того, хотелось еще на тебя такого посмотреть.
- Какого? - не понял Илья.
- Ты разговаривал, как человек с человеком, с Соловьевым своим! Ты его перестал за шахматную фигуру держать, за винтик в своем “Вальтере”. И сам, как оказалось, можешь по-человечески себя вести. Наполеона Соло ты бы слушать не стал, скрутил бы и силой ввел препарат. Возможно, это было бы профессионально верным решением, но поверь, я благодарен, что ты этого не сделал.
Илья отвернулся к окну и тут же некстати вспомнил, как несколько часов назад Соло, точно так же отвернувшись и не глядя, просил не колоть ему нейролептик. Уши горели - и отнюдь не из-за температуры. То ли аспирин подействовал, то ли организм решил продемонстрировать все свои резервы и возможности, но чувствовал он себя вполне уже нормально. От вечернего озноба и дурноты не осталось и следа.
- Извини, - выдавил он. - Это была плохая идея. Насчет Соловьева. Я не должен был.
- Да, Большевик, за тобой должок, - как ни в чем ни бывало, подхватил Соло. - Шутка получилась нехорошая. Но знаешь, - он шагнул навстречу. Илья в этот момент как раз решил, что хватит уже прятаться и сверлить взглядом занавески, повернулся - и они едва не столкнулись.
Соло крепко прихватил Курякина за рукав и не позволил отшатнуться.
- Но знаешь что, Большевик, - доверительно сообщил он, - я даже в какой-то мере рад, что ты сотворил эту глупость.
- Почему? - удивился Илья.
- Да потому что раньше ты не делал глупостей.
Илья недоверчиво вздернул бровь.
- Раньше ты допускал просчеты. А это была обычная дурацкая, качественная такая глупость. Месть за то, что я не спешил освободить тебя с поста, а рассматривал статуэтки. В тебе говорила обида. Но вот поверь, мой... друг (не “советский друг”, - машинально отметил Илья), на этот раз я действительно не мог уйти раньше. Хейз тянул время. И если бы наблюдатели ТРАШ присутствовали рядом...
- Не было никого, - буркнул Курякин.
- ...то мой внезапный уход спугнул бы их, и твоя часть работы оказалась бы напрасной. Так что на сей раз моя совесть чиста.
- А в Париже тебя тоже совесть не беспокоила? И в Стамбуле?
- Нет, Большевик. Не беспокоила. Потому что если бы что-то было не в порядке, и мой напарник оказался бы живым человеком, а не роботом, он бы наверняка дал мне знать, что не все идет как надо.
- Можно подумать, я не говорил.
- А что ты говорил? “В вентиляции у меня затекла нога, и это поставило миссию под угрозу”? “Твоя любовь к роскоши выглядит просто неприлично”? “Мы здесь не для того, чтобы развлекаться, Ковбой”? Где здесь ты, во всех этих сентенциях?
Соло перевел дыхание, и Илья отметил, что говорит тот с нехарактерной для него запальчивостью и горячностью. Словно и вправду задет за живое.
- С Соловьевым своим ты бы тоже так разговаривал?
Илья, который слушал и не верил своим ушам, возразил:
- Соловьев бы себя так и не вел.
И понял, что они обсуждают несуществующего агента Соловьева как живого человека. Причем Соло - с какой-то даже ревностью.
- Ой ли? - скептически фыркнул Наполеон. - Точно не вел бы?
- Если бы начал, я бы ему в морду дал, - по-русски буркнул Илья.
- Колю не трожь, - моментально (и тоже по-русски) отреагировал Ковбой.
Они переглянулись и рассмеялись.



На правах организатора не удержусь и добавлю саундтрек)))

@темы: Снежный шар, фандомное, Новогоднее

---

Снежный шар, день 5-й

Пятый шар найден! Кто-то (не будем показывать пальцем) нескромно положил его в самую середину ящика. Но это он не нарочно, честное слово))) Просто хотелось фиолетовый, а весь первый ряд зарезервирован для длинных ников. *выкрутилась*

Название: Ему снилось море
Автор: засекречено до 02.01.2018 включительно
Размер: миди, ~5600 cлов
Пейринг/Персонажи: Илья Курякин/\Наполеон Соло
Категория: слэш
Жанр: мистика, немного герметичного флафа, романтика
Рейтинг: NC-17
Предупреждение: может пощекотать нервишки.
Краткое описание: парням пришлось встретить Рождество на одиноком острове со старым маяком.
Навеяно прекрасной книгой ЮханаТеорина "Ночной шторм".
Подарок для  Squirry

Развернуть подарок

С бешеным ревом волны одна за другой обрушивались на прибрежные скалы. Ветер выл, как стая голодных духов, и бросал в лицо пригоршни мокрого снега и морской пены. Илья подышал на руки и повернул ключ в замочной скважине. Все, дизель запущен, маяк тщетно пытается развеять штормовую тьму, а значит, он с чистой совестью может вернуться в дом к жаркому камину и Ковбою, в очередной раз застрявшему на кухне. Он поднял воротник, натянул перчатки и, словно в прорубь окунулся, вышел на продуваемую ледяным ветром тропинку. Интересно, почему именно на его дежурство выпала такая собачья погода? Еще вчера Соло, радуясь относительному теплу и полнейшему штилю, засветил маяк и долго гулял по берегу. Осматривал прибрежные рифы на предмет устричных банок, как он потом уверял. Сегодня же ледяной шторм грозил смыть к чертям и сам маяк, и приземистый дом смотрителя, укрытый за высоким утесом, на котором, собственно говоря, маяк и располагался. Илья поскользнулся на промерзшей глине, чертыхнулся и закашлялся, глотнув порцию солоноватого снега, а может быть, замерзшей морской пены, кто его разберет. Уэверли пообещал им общественно полезные рождественские каникулы и слово свое сдержал. Что ж, по крайней мере, шавки Т.Р.А.Ш. вряд ли отыщут их в этой дыре, да и маяк зажигать все-таки нужно.
В камине жарко пылали сухие поленья, потрескивали и плевались голубыми искрами.
- Если огонь отливает синим, то где-то рядом бродят неупокоенные души, - поймав скептический взгляд напарника, Наполеон ухмыльнулся, - по крайней мере, так говорят. Надеюсь, ты в курсе, что сегодня сочельник, мой коммунистический друг?
Илья кивнул. Сухой жар омывал его, словно летнее море, глаза слипались, хотя спать еще было рано, всего-то шесть часов вечера.
- Ну-ну, не раскисай, - Ковбой присел в кресло напротив, - для кого я, спрашивается, старался? Праздничный ужин готов.
- Неужто ради меня? - Курякин сладко потянулся, - я-то грешным делом решил, что ты так нервы успокаиваешь. Чтобы меньше всякой чертовщины мерещилось.
Соло досадливо поморщился:
- Я понимаю, что это звучит глупо, но в позапрошлое свое дежурство я действительно кого-то видел у маяка.
- Должно быть, альбатроса на скале. Ковбой, я пропахал носом все окрестности и никаких посторонних следов не нашел. Мы одни на этом богом забытом острове.
- Как мило с твоей стороны вспомнить о Всевышнем, да еще в канун Рождества, Угроза, - американец легко поднялся, - пойдем все-таки ужинать.
По маленькой кухоньке, служившей агентам вдобавок и столовой, вольно гуляли сквозняки. Огоньки свечей, которыми в честь праздника украсил стол Ковбой, дрожали, словно озябшие дети. Пол разразился душераздирающим скрипом, стоило только ступить на него.
- По этому дому давно ремонт плачет, - проворчал Илья, усаживаясь на табурет.
- Зато никто к нам тихо не подберется, - Соло выложил на тарелку перед другом роскошную отбивную и украсил ее горкой печеного картофеля, - во всяком случае, не нам заморачиваться ремонтом. Чему я несказанно рад.
Ужин удался на славу. Наполеон не зря проторчал на кухне полдня. Мясо было сочным и в меру зажаристым. Тыквенный пирог таял во рту. Даже завывание ветра в трубе лишь добавляло уюта их посиделкам.
- Приличного вина не нашлось, - Соло вручил напарнику объемистую керамическую кружку, источавшую дивный аромат меда, лимонной цедры и корицы, - а кислятина, которую я тут обнаружил, только на глинтвейн и годится.
- Ничего, у тебя все отлично получилось, - русский глотнул обжигающий напиток, - давай вернемся к камину.
Наполеон удивленно покосился на разомлевшего друга. На языке вертелась пара колкостей про сытых медведей и зимнюю спячку, но он решил не портить редкий для них спокойный вечер.
- Пойдем.
Дрова уже почти прогорели. Раскаленные угли светились в полумраке, как филиал Преисподней. Друзья расселись в кресла и некоторое время молчали, уставившись в камин.
- Ты знаешь, что на противоположной стороне острова есть крест из выбеленных морем бревен? - отпив из кружки, спросил Наполеон.
- Да, я видел его, когда разыскивал следы твоего таинственного незнакомца, - Илья щурился на остывающие угли в камине и думал, что на ночь нужно будет основательно его протопить. Все-таки русские печи гораздо лучше подходят для суровых зим.
- Такие кресты ставят в память о погибших моряках. Здешний крест не исключение, - Соло привычным жестом поправил запонку на манжете, - я даже видел на нем надпись: "Помолитесь о несчастных. Шхуна "Принцесса Маргарита" 1905 г".
Ветер завыл взбешенным демоном и накинулся на дом. Окна жалобно звякнули, но выстояли. Из каминной трубы дохнуло стылой сыростью и морем. Погасшие было угли встрепенулись, разгорелись закатным заревом и выплюнули на пол щепотку пепла и парочку угольков. Тусклая лампочка под потолком замигала, вспыхнула, а потом окончательно погасла, погрузив комнату в красноватый полумрак. Илья выругался, его совсем не радовала перспектива ковыряться с дизельной установкой в промерзшем сарае.
- Да ладно тебе, - Наполеон подбросил в камин пару поленьев, - свечей у нас достаточно. Завтра с утра займешься дизелем.
Недовольный скрип половиц сопровождал каждый шаг Наполеона. Не спасала даже его фирменная воровская походка. Американец взял со стола двурогий керамический подсвечник, прихватил кувшин с глинтвейном и совсем уже было собрался вернуться в гостиную, как вдруг почувствовал чей-то пристальный взгляд. Стараясь не делать резких движений, он скосил глаза в сторону темного угла. Никого. Скрипнув зубами, Соло выбранил себя за не вовремя взыгравшую паранойю и двинулся к входу. И тут раздался стук. Кто-то аккуратно постучал в кухонное окно. Так деликатный гость просит его впустить, одновременно извиняясь за несвоевременный визит. Наполеон вздрогнул. Одним кошачьим шагом он оказался у стены и осторожно выглянул в окно. Темнота, хоть глаз коли. Только ветер воет, швыряясь зарядами мокрого снега. Соло доверял профессионализму Курякина; если тот сказал, что на острове они одни, значит, так оно и есть. Но либо Угроза все-таки ошибся, а значит они в полной заднице, либо Наполеону пора на воды, лечить нервы. «Может, ветер?» - уговаривал он себя и не решался отлипнуть от стены.
- Ковбой, ты чего тут?
«Помяни черта!» - американец медленно обернулся. Илья стоял в дверном проеме, и ни одна треклятая половица под ним и не думала скрипеть.
- Нервы закаляю! - огрызнулся он, потом помолчал и все-таки продолжил. - Кто-то только что постучал в окно.
Угроза скользнул в тень и прижался к стене напротив Соло. Затем осторожно выглянул в окно. Секунда, и он метнулся к дверям. Ледяной ветер торжествующе ворвался в дом, задул свечи, и лишь тогда Наполеон поспешил следом за неугомонным напарником, предварительно прихватив со стола нож. Илья стоял на крыльце с «Макаровым» наготове и пристально разглядывал сугробы под окном.
- Никаких следов, - хмуро обронил он в ответ на вопросительный взгляд напарника, - но я же видел!
Снег, покрывший искристым покрывалом крохотный дворик, сиял девственной чистотой. Соло бросил задумчивый взгляд в небо. Светящиеся белесым тучи вскачь мчались по небосводу, то пряча, то обнажая колючие звезды. Шторм и не думал успокаиваться.
- Идем в дом, а то все тепло выпустим, - предложил он, зябко передернув плечами.
Бренди из НЗ оказался как нельзя кстати. Соло глотнул из фляжки и протянул ее другу, сгорбившемуся возле камина.
- Что ты видел?
- Кого-то, - Курякин задумчиво пожевал губами, - или что-то. Промелькнуло мимо окна - как тень, только белое.
- Может, это был снег?
Илья фыркнул и приложился к фляжке.
- Ты видел, снегопад уже почти закончился. А та штука, вдобавок, была слишком плотной для обычной метели.
Наполеон задумчиво побарабанил пальцами по подлокотнику. Такой хороший вечер обломился.
- Вот тебе и ночь перед Рождеством, - усмехнулся Илья и вернул фляжку напарнику.
- Я слышал, что норвежцы в рождественскую ночь вообще носа за порог не кажут. Боятся встречи с мертвецами, - Соло глотнул бренди и вытянул ноги к огню.
Курякин не ответил. Он хмуро смотрел в огонь и не шевелился. Вот сейчас Наполеон пожалел, что русскому не удалось прихватить на остров хотя бы карманную шахматную доску. Во всяком случае, сосредоточившись на очередном шахматном этюде, он не распространял вокруг себя атмосферу взведенной и присыпанной снегом мины.
- Я обыскал весь остров, - глухо обронил Угроза, - весь, от маяка до креста. Никаких следов чужака. Да и прятаться здесь негде, вереск да кривые дубки.
- И во время шторма никто бы сюда не причалил, - Соло отставил кружку с остывшим глинтвейном, - Значит, показалось. В такую погоду чего только не бывает.
Он принес с кухни все свечи, какие смог найти. Расставил их на каминной полке, колченогом журнальном столике и даже на подоконник поставил одну. Комната заполнилась теплым золотым трепетом. Илья молча наблюдал за ним.
- Один мой приятель, ирландец, - начал Соло будничным тоном, - любил травить байки, особенно, когда выпьет. Раз он хорошо так принял на грудь и рассказал мне, как его бабка, будучи еще сопливой девчонкой, пробралась в церковь в Рождественскую ночь.
- И что?
- Она увидела там веселое собрание. Целую толпу народа. Все пили, веселились, горланили псалмы. И все бы ничего, если бы среди присутствующих она не узнала своего дядьку, умершего год назад. Это были мертвецы, вернувшиеся на землю в Рождественскую ночь.
- Твой приятель не только выпить любил, но и приврать, - хмыкнул Илья.
- Он клялся портками святого Патрика, что все это чистая правда. Мол, бабка его сама не помнила, как домой прибежала. Все боялась, что мертвецы за ней увяжутся.
Наполеон буквально кожей чувствовал, как сковавшее друга напряжение отступало, пряталось под броней спокойствия. И тогда он принялся болтать без умолку. Он рассказывал легенды о бродящих вдоль пустых дорог призраках, о забытых кладах, травил анекдоты про невовремя вернувшихся мужей. Все что угодно, лишь бы не молчать, лишь бы не слышать тоскливых завываний ветра и тихих шорохов притаившихся в углах сквозняков.
Свечи оплыли наполовину, и поленья в камине превратились в присыпанные пеплом бруски янтаря, пышущие жаром. Илья сладко потянулся, взглянул на отцовские часы и поднялся из кресла:
- Давай спать, половина одиннадцатого уже.

Когда-то вместо домишки смотрителя здесь стоял добротный хутор с двухэтажным домом из хорошего бруса и хозяйственными пристройками. Но в конце тридцатых на остров нагрянула холера; все, кто не уехал, умерли. Хутор выгорел дотла во время войны. Сам маяк чудом уцелел. В мирное время здесь построили дом из дикого камня и бревен, выброшенных штормами на берег. Хороший дом, крепкий, но маленький. Кладовка, кухня, просторная комната с камином, выполнявшая функции гостиной, спальни и кабинета разом - вот и все. Смотритель, матерый морской волк, пропахший солью и табаком, не жаловался. Ему всего хватало. Само собой, в доме была всего одна кровать, зато королевских размеров.
Когда они только прибыли на остров, Соло предложил бросить жребий, а Курякин – спать на кровати по очереди, но жизнь сама расставила все по местам. Дом давно требовал ремонта: в невидимые щели дышал холод, камин не спасал, и спать на полу, пусть даже по очереди, было чистым издевательством. «Как в полевых условиях», - буркнул Илья, заваливаясь на противоположную сторону кровати, и натянул одеяло.
Вот и сегодня они улеглись на пуританском расстоянии друг от друга, под разными одеялами. Фланелевые штаны и тельняшки вместо пижамы. Действительно, как в полевых условиях.
Соло вздохнул и перевернулся на другой бок. Несчастные овцы в его измученном бессонницей мозгу замаялись скакать через ограду и грозили устроить забастовку. Он с завистью покоился на беззаботно сопящего Курякина. Вот уж кому было начхать на всех призраков оптом и в розницу. А Наполеон невольно прислушивался к каждому скрипу. Старые дома всегда были полны разнообразных звуков, неутихающий же шторм и вовсе, казалось, вдохнул в него жизнь. Еще вчера было гораздо спокойнее: изредка скрипели половицы, да мыши шуршали в кладовке.
В камине упрямо тлело выбеленное, просоленное морем большое полено, брошенное русским в огонь с тем расчетом, чтобы оно обогревало комнату всю ночь. Алые всполохи углей ничуть не разгоняли тьму. Напротив, багровый полумрак, окутавший комнату, служил отличным убежищем для теней. Наполеон то и дело угадывал боковым зрением беспокойное мельтешение, словно черные бабочки беззвучно порхали в темных углах, не решаясь подлететь ближе. Он устало закрывал глаза и чувствовал на лице чье-то стылое дыхание. Раньше сквозняки пахли пылью и старыми вещами, теперь же – льдом и гнилыми водорослями. Он снова принялся считать осточертевших овец, и где-то на сто сорок второй услышал отчетливые шаги. Кто-то не торопясь прогуливался по чердаку. Старые доски жаловались на грубое обращение и надсадно скрипели. Вот неизвестный остановился, чем-то зашуршал, уронил что-то тяжелое и снова принялся вышагивать прямо над замершим с закрытыми глазами Соло. Он было дернулся за пистолетом, но был схвачен и крепко притиснут к горячему боку.
- Хватит вертеться, Ковбой. Достал.
Соло замер. По-хорошему нужно было возмутиться, скинуть с себя загребущую курякинскую лапу и высказать пару ласковых, но не хотелось. Теплая дрема наконец добралась до него, и его уже не волновали ни мельтешение теней, ни тяжелая походка чужака на чердаке. Равномерное теплое дыхание согревало затылок, глаза слипались.
Брести по скользкой зеленовато-бурой траве было неудобно, ботинки то и дело скользили по пропитанным влагой стеблям. Наполеон едва не пропахал землю носом, но вовремя схватился за шершавую стену заброшенного дома, смотревшего на мир пустыми глазницами окон. Тусклые фонари не в силах были побороть туманные сумерки, они лишь углубляли тени, из-за чего узкая улица выглядела каньоном. Полуразрушенные дома, больше похожие на скальные обломки, еще больше усиливали эту иллюзию. Западному пригороду Берлина повезло больше, чем центру, но и ему изрядно досталось, ветер разносил запах тлена и гари. Война перемалывала не только людей, она и камнями не брезговала. Странно, что местные жители в первую очередь позаботились о фонарях.
Если он не ошибся, то за тем углом он найдет почти не пострадавший особнячок, где в подвале свил уютное гнездо герр Фишер. Старьевщик до войны, а ныне настоящий стервятник, предпочитающий называть себя антикваром. Соло взобрался на груду битого кирпича и осмотрелся. Этот район был надежно зачищен, здесь и людей-то почти не осталось. Тогда почему его спину щекочет чей-то пристальный недружелюбный взгляд? В логово старьевщика нельзя притаскивать хвост, придется побродить по развалинам. Поправив лямку автомата, Наполеон нырнул в ближайшую щель между домами. Ветер бросил ему в лицо струю отвратительной вони: смесь протухшей рыбы и йода. В Берлине неоткуда было взяться таким запахам. Он закашлялся и с изумлением увидел, как изо рта вырвалось отчетливое облачко пара. Холод, которому тоже не было места летним вечером, проворно запустил ледяные руки за шиворот. Передернув плечами, он поискал источник вони. Ничего, только облезлые стены да кучки обвалившейся штукатурки. Он взглянул вверх и замер. Где-то очень высоко переливалась зеленоватая лазурь, пучки солнечных зайчиков прорывались сквозь странные, с чересчур ровными и острыми краями белоснежные облака. Светлое, льдисто-голубое небо постоянно ритмично двигалось, облака бились, наползали друг на друга, от их краев откалывались куски и тоже начинали двигаться в том же гипнотическом ритме. Узкие, как стилеты, солнечные лучи бросали на развалины трепещущие отсветы, из-за чего те совсем теряли рукотворный облик и превращались в обломки скал. "Откуда здесь солнце? - Соло сглотнул. - Только что же были сумерки". Он ринулся назад: черт с ним с Фишером, пора отсюда выбираться. Воздух вокруг него загустел, сдавил грудь, оплел ноги. Как ни старался, двигался он медленно, словно во сне или под водой. Ветер, больше похожий на течение, толкал его обратно, но Наполеон стиснул зубы и все-таки вывалился на улицу, вернее то, что ею совсем недавно было. Не осталось ни тротуаров, ни домов, ни фонарей, ни груд битого кирпича. Заросшие бурой растительностью скалы изломанным лабиринтом простирались, докуда хватало взгляда. Изумрудно-зеленые заросли лениво покачивались на ветру туда-сюда. Окружающий воздух заполнился зеленоватым сумраком и солнечным трепетом. Он бросил обреченный взгляд в небо: ну точно, никакие это были не облака. Льдины и ледяное месиво, подчиняясь движению волн, колыхались на поверхности моря. Холодная вода сдавила его со всех сторон, выдавливая из легких воздух и распластывая на скользком камне. Ему хотелось закричать, но он не мог: в груди все горело от удушья, кости ломило от пронизывающего холода, в глазах гас свет.

Захлебываясь вздохом, Наполеон сел в кровати. Его сотрясала крупная дрожь, испарина холодила лоб и спину. Он никак не мог отдышаться. Давненько ему не снилось таких жутких и абсурдных кошмаров. Нет, к явлениям дяди Руди, вонявшего горелой плотью, и прочих персонажей его буйной карьеры он уже давно привык. Но послевоенный Берлин, где он начал свой путь «ценителя высокого искусства», внезапно превратившийся в океаническое дно, выбил его из колеи.
Соло огляделся. Курякин дрых, замотавшись в одеяло с головой. И правильно делал. Треклятое полено победило огонь, торчало посреди остывающих углей и лишь слегка закоптилось. В комнате царил холод; до пара изо рта еще не дошло, но если не раскочегарить камин, то в скором времени обязательно дойдет. Ежась и вздрагивая, Наполеон вылез из-под одеяла. От короткой пробежки по вытертому ковру, холодному, как кафельная плитка, пальцы на ногах невольно поджались. Он разворошил кочергой золу, бросил сверху пригоршню сухих щепок и принялся дуть. Вскоре огонь с аппетитом потрескивал растопкой и даже перебрался на полено. Хотелось выпить горячего чаю, вытянуться в кресле перед пышущим жаром камином и просто посидеть в тишине. Соло встрепенулся: оказывается, пока он бродил по кошмару, шторм наконец-то утихомирился. Почти полная луна заглянула в окно, и морозные узоры на стекле вспыхнули алмазными искрами. Он залюбовался хрустальными завитками и звездами и не сразу заметил белесый силуэт, прильнувший к окну с той стороны. Кто-то сутулый, покрытый снегом, как мельник мукой, пристально всматривался в комнату. Наполеон и сам не заметил, как оказался скрюченным в три погибели под подоконником. Медленно выглянул из укрытия. Никого. Луна плыла среди перламутровых облаков, в ее мягком серебристом свете искрились сугробы. Чистые, без единого следа. И только на оконном стекле красовался след человеческой пятерни, сотканный из морозных узоров.
Соло выпрямился; страшно ему не было, просто хотелось наконец-то разобраться с творящейся вокруг чертовщиной. Сейчас он быстро оденется, прихватит пистолет и схватит этого шутника. Наверняка на острове есть тайник, где чужак умудрился спрятаться от Ильи, но теперь он не успеет туда добраться. Уже не скрываясь, Наполеон подошел к кровати и запустил руку под подушку, нащупывая пистолет.
- Куда собрался? - сильная горячая рука ухватила его за локоть. - Да ты как лед! Ты что, наружу выходил, Ковбой?
- Нет еще, но сейчас пойду, - Соло постарался вывернуться из хватки русского, что ему, естественно, не удалось, - Слушай, ты не знаешь, как можно ходить по снегу, не оставляя следов? - выпалил он неожиданно для самого себя.
- Никак, если ты не призрак. Можно, конечно, попытаться замести следы, но это все равно будет заметно. А почему ты спрашиваешь?
- Наш незнакомый друг снова заглядывал в окно, - американец уселся на кровать и взъерошил волосы; без бриолина они совсем отбились от рук и вились крупными кудрями. Как у барана.
- И ты решил героически его задержать. Один, - мягкая насмешка так и сквозила в голосе напарника.
- Ну, не все ж тебе геройствовать, - Наполеон вернул усмешку, - пойдешь со мной?
- Думаю, никому из нас пока лучше не выходить из дома, - Курякин подошел к окну, хмыкнул и приложил свою ладонь к морозной пятерне; та оказалась в полтора раза больше его лапы, - завтра узнаем, кто у нас тут шастает. Утро вечера мудренее.
Выдав эту народную мудрость, русский отправился на кухню и вскоре вернулся оттуда с холщовым мешочком в руках, в котором Соло сразу же признал их запас соли. Сосредоточенно хмурясь, Угроза насыпал перед входной дверью тонкую соляную линию, а затем бросил щедрую ее пригоршню в камин.
- И что теперь? Будем строгать осиновые колья? - Наполеону казалось, что он все еще спит и видит очередной бредовый кошмар.
Кто бы мог подумать, что Курякин, рационал и коммунист до мозга костей, опустится до проведения каких-то языческих обрядов. Если бы кто-нибудь раньше рассказал ему о таком, он не пожалел бы ни времени, ни ехидства, чтобы высмеять вруна.
- Теперь мы будем спать, - мешочек с солью Илья положил на пол рядом с кроватью и принялся деловито взбивать подушки, - ложись, третий час уже.
- Раскомандовался, - проворчал Соло, но все-таки нырнул под одеяло следом за другом.
- Черт, ты холодный, как лягух!
- Не всем повезло родиться белыми медведями.
Наполеон завозился, устраиваясь удобнее, и со злорадной ухмылкой устроил озябшие ступни на горячих курякинских ногах. Тот вздрогнул, выдал одно короткое, но емкое русское слово, непроизносимое в приличном обществе, но отодвигаться не стал. Некоторое время лежали молча. Сон и не думал возвращаться, и Угроза тоже не спал, Наполеон чувствовал это по его дыханию.
- Слушай, а откуда ты знаешь про всякое такое? - американец неопределенно помахал рукой в полумраке, - Ну, соль и все прочее...
Илья долго не отвечал, и он уж совсем было решил, что ответа так и не дождется, когда тот заговорил:
- Когда мы с мамой были в эвакуации, хозяйке дома, где нас разместили, тете Глаше, пришла похоронка на мужа. Она долго плакала, а потом вдруг успокоилась, но мы с мамой стали за ней замечать... странное. То уйдет куда-то, чуть ли не на всю ночь, то начнет разговаривать с кем-то невидимым, когда думает, что ее никто не слышит. Исхудала вся, одни глаза остались, - Илья перевернулся на спину и задумчиво уставился в потолок. - Мама как-то рассказала обо всем соседке, а та то ли знахаркой была, то ли повитухой, вся деревня к ней гадать ходила. В общем, знающей была женщиной. Ну, она и сказала, что к тете Глаше бес привязался, под видом покойного мужа к ней приходит и силу из нее пьет. И если его не отвадить, то скоро она умрет.
Курякин снова замолчал, словно засомневался, стоит ли продолжать рассказ.
- А что потом было? Ну, же, Угроза, не томи.
- Раз, когда я был дома один, в дверь постучала та знахарка. Сказала, что я, видно, парень толковый и смогу ей помочь. Я спросил, чем помочь, а она велела мне соли принести. Ну, принес я, соседка взяла и насыпала соль под порог. Затем принялась мелом кресты рисовать: на обратной стороне подоконника, на спинке хозяйской кровати, на оконной раме. Велела мне ничего никому не рассказывать и примечать, что ночью будет.
- И что было ночью?
- Много чего было, о чем в школе не рассказывали, - Илья вздохнул, но продолжил. - Двери тряслись, окна звенели, хозяйка как помешанная по комнате металась, а на улицу выйти не могла, как ни старалась. Мама не слышала ничего, спала крепко, очень она тогда на работе уставала. А утром я опрометью к соседке помчался, все ей рассказал. Она обрадовалась, сказала, что все у нас получилось, теперь с тетей Глашей все хорошо будет. И точно, больше та не чудила и скоро поправилась.
- Интересно, - Соло подпер голову рукой, - а я слышал, что против нечисти железо хорошо помогает, ну и серебро тоже. Или серебро только против оборотней?
- Вот уж не знаю, я на оборотней не охотился, все больше на американцев...
- Очень смешно, - фыркнул американец. - Давай все-таки попробуем уснуть.
- А чего пробовать? Ложись да и спи, - Угроза перевернулся на бок и притиснул его к себе вплотную, спиной к груди.
- Легко сказать, - зевнул Наполеон и тут же уснул.

Тихая назойливая капель отражалась от замшелых каменных стен назойливым эхом и чертовски действовала на нервы. Узкие лучи карманных фонарей выхватывали из темноты то залитый водой пол, то проржавевшие скобы на стенах, то разбитые светильники на потолке. Запустение и разруха. Сюда давно уже никто не спускался, полиция считала, что ржавого навесного замка на дверях заброшенного бомбоубежища достаточно, чтобы отвадить отсюда непрошенных гостей.
- Думаю, здесь давно уже нет никакого архива, - под подошвой резинового сапога что-то стеклянно хрустнуло, американец чертыхнулся: не хватало еще словить в ногу острый осколок, - а даже если и есть, то он точно сгнил.
- Скорее всего, ты прав, - отозвался Курякин, - но проверить все-таки надо.
- В такие часы я ненавижу свою работу, - не унимался Соло, - почему бы сюда не прислать группу обычных оперативников?
- Ты же знаешь, привлечение дополнительных сил потребует новых расходов, а мы уже и так похерили месячный бюджет.
- О, да, бедолаге Уэверли не хватает на новые коллекционные запонки, - фыркнул Наполеон и слегка ткнул фонарем в обтянутую черной водолазкой широкую спину напарника. - Угроза, тебе не холодно? Хотя кого я спрашиваю?
Илья не ответил, он потянул за ручку заржавевшую дверь, ведущую в новый отсек. Та неожиданно легко поддалась и, не издав и звука, отъехала в сторону. Друзья многозначительно переглянулись. Откуда среди заплесневевших стен и ржавой рухляди взялась дверь с заботливо смазанными петлями? Сняв пистолеты с предохранителей, напарники друг за другом вошли в просторный зал. Пол резко ушел из-под ног, вода подобралась к коленям. Фонарные лучи заскользили по облупившимся стенам и покореженным, закопченным остовам, в которых с трудом можно было узнать останки металлических стеллажей.
- Кажется, мы нашли архив, - хмыкнул Наполеон.
- И не только его, - Илья указал фонарем на плавающие в центре зала тела.
Трое неизвестных уже никогда не покинут затопленное, пропахшее плесенью подземелье. Их опухшие трупы лениво покачивались в темной, словно жидкая смола, воде.
- Странно, что от них почти не воняет, - Соло обогнул страшную находку и заглянул в лица мертвецам. Лучше бы он этого не делал. Синюшная ноздреватая кожа, вылезшие из орбит глаза, перекошенные то ли от крика, то ли в предсмертной агонии рты. Малоприятное зрелище, способное обеспечить парочкой ночных кошмаров.
- Ледяная вода замедлила разложение, - задумчиво предположил Илья, - меня больше интересует, от чего они умерли. Пулевых отверстий я не вижу.
- Ножевых ранений тоже как будто не видать. Может быть, газ?
Договорить он не успел, из-за груды обломков в углу метнулась тень. Яркие вспышки выстрелов, грохот, больно ударивший по барабанным перепонкам. Наполеон нырнул за перевернутый стол и открыл ответный огонь. Фонарь он выронил; стрелял вслепую, по наитию и чудом умудрился попасть. Послышался короткий вскрик, плеснула вода, а затем наступила тишина. Звенящая после умноженного эхом грохота выстрелов. Соло внезапно сообразил, что в перестрелке, похоже, участвовал он один. Курякин так ни разу и не выстрелил.
- Эй, Угроза, ты живой? - он нашарил в воде фонарь, щелкнул кнопкой и, слава богу, тот неохотно загорелся.
Илья стоял, прильнув к стене, и молчал.
- Ты как? - тревога наждаком прошлась по сердцу.
Одним прыжком Наполеон оказался рядом с напарником. Угроза прижимал к ребрам левую руку, а правой пытался засунуть пистолет в кобуру; рука дрожала и не слушалась. Внезапно он начал сползать по стене вниз и, если бы не Соло, рухнул бы в воду.
- Куда тебя? Илья? Держись, - затараторил американец. - Ну чего ты молчишь?!
- Поздно...- с трудом выдохнул Илья, - говорить... поздно...
На его бледном, как снятое молоко, лице неестественно ярко алели губы. И Соло не сразу понял, что это из-за выступившей на них крови. "Нет, нет, нет!" - он закинул правую руку Угрозы себе на плечо и выволок его в коридор, где воды было меньше. С каждым шагом тело Ильи наливалось тяжестью, он еще пытался перебирать ногами, но толку от этого было немного.
- Не думал, что... сдохну в крысиной норе...
- Молчи, тебе нельзя разговаривать, - Соло сгрузил напарника на облезлую кушетку, так вовремя попавшуюся ему на глаза, рядом устроил фонарь.
- Можно... теперь можно, - Курякин попытался усмехнуться, но улыбка превратилась в болезненную гримасу.
Дрожащими руками Наполеон задрал на нем водолазку и чертыхнулся. Если в ближайшие минуты Илью не доставить в больницу, то он просто захлебнется кровью. Пуля сломала ребро и пробила легкое. Дыханье с хрипом и бульканьем вырывалось из окровавленного рта. Впервые Наполеон не знал, что делать. Он привык, что русскому все нипочем: он мог прошагать несколько километров по тундре сквозь бушующий буран, мог одним ударом высадить бронированную дверь и отправить ее в полет. Сколько раз он выволакивал самого Соло из таких задниц, что сам американец уже не надеялся выйти сухим из воды. А теперь он лежал на покореженной кушетке и боролся за каждый вдох. Взгляд его плыл от боли. Илья изо всех сил вцепился в руку Наполеона, и тот отстраненно подумал, что перелома ему не избежать.
- Не вздумай, слышишь! Не смей! - паника подступила к горлу. - Я тебя вытащу, сейчас перевяжу и вытащу.
Непослушными пальцами он достал из аптечки бинт и уронил его на пол. Илья смотрел на него словно бы издалека, словно их уже разделила бездонная пропасть. На его губах пузырилась алая пена.
- Ковбой, проснись. Наполеон!
Его трясло, сердце колотилось о ребра, в глазах мешанина из багровых и зеленых пятен, вкус крови щекотал нёбо, словно это ему прострелили легкое, а не Угрозе.
- Посмотри на меня, - кто-то взял его за плечи и встряхнул, - ты опять ледяной, что за хрень?!
Наполеон зажмурился; ему хотелось, чтобы разноцветные пятна прекратили свои пляски, чтобы его перестали трясти, и этот голос пусть его оставит в покое. Его друг погиб, имеет он право хотя бы на тишину? И его молитвы были услышаны: тряска прекратилась, и голос, этот слишком знакомый и неуместный теперь голос, тоже исчез. Сколько прошло времени, он не мог сказать, он словно бы плыл по черной реке, почти не чувствуя своего тела.

Поток холодной воды и крепкая затрещина наконец приводят его в чувство. Он морщится, смаргивает с ресниц капли и обнаруживает себя в огромной кровати смотрителя маяка. Интересно, зачем одинокому мужику такая роскошь? Огонь в камине с довольным ревом пожирает новую порцию дров, но Наполеон не чувствует его жара. В комнате смертельно холодно.
- Держи, Ковбой, - Илья, живой и здоровый Илья, протягивает ему фляжку с остатками бренди, - на тебе лица нет. Какая гадость тебе приснилась, ты стонал и метался так, что едва не свалился на пол.
Соло в несколько глотков приканчивает свой НЗ. Сердце успокаивается, и он наконец может смотреть на Угрозу, не чувствуя, как его внутренности медленно наматывают на раскаленный вертел.
- Ничего особенного, - свой голос он узнает не сразу, - помнишь заброшенное бомбоубежище в Варшаве, там еще этот чокнутый засел?
Курякин молча кивает, слегка отодвигает Наполеона к стене и ныряет под одеяло. Его тело горячее, словно он, как саламандра, только что выбрался из камина. И Соло не может побороть искушение прижаться к нему всем телом. Тот вздрагивает, едва заметно морщится, но не отодвигается. Напротив, осторожно обнимает его за плечи.
- Ну так мне приснилось, что он тебя убил.
Угроза удивленно вскидывает брови.
- Чего молчишь? - американец цепляется за него, сожалея, что не может пробраться ему под кожу, тогда бы он точно согрелся.
- И поэтому ты рыдал во сне?
- Я не рыдал, ты... - Наполеон замечает в полумраке улыбку русского, не ухмылку, не оскал, настоящую улыбку, - ты бесчувственное бревно, Угроза. Чего ты лыбишься?
Вместо ответа Илья начинает осторожно поглаживать его по спине. Так странно, его руки будто оставляют за собой раскаленные следы. Это совсем не больно, напротив, жар медленно просачивается сквозь кожу и устремляется вглубь промерзшего тела. И он довольно жмурится и едва не мурлычет от удовольствия. Соло смотрит на улыбающиеся губы Ильи и думает: "Как хорошо, что на них нет крови". Сам не понимая, что творит, он осторожно касается его губ своими губами. Слегка, только чтобы проверить, что на них действительно нет вкуса крови. "Сейчас он мне вмажет", - почти равнодушно думает он. Но его не бьют и даже не отталкивают.
Губы Угрозы обветренные, но мягкие, их приятно целовать. Нежно и медленно, вынуждая открыть рот. Как до такого дошло? Какое это имеет значение. Куда важнее то, что язык Ильи мягко касается его неба. И от этого простого движения сгусток жара расцветает внизу живота. Он запускает руки во взлохмаченные светлые волосы, слегка запрокидывает его голову, и поцелуй становится глубже, жестче. Но тут же за это расплачивается - Илья кусает его за нижнюю губу и перехватывает инициативу. В отместку Наполеон сует руки под его тельняшку и жадно поглаживает, ощупывает все, до чего может дотянуться. Илья потрясенно выдыхает прямо ему в рот. И Наполеон чувствует себя пьяным и счастливым. Его пальцы становятся сверхчувствительными, будто он пытается вскрыть самый сложный в мире сейф. Он проводит рукой по реберному своду, обводит тонкий шрам на переплетении твердокаменных грудных мышц и наконец нащупывает твердый сосок. Он щиплет его, покручивает и тянет. У Соло нет опыта с мужчинами, и он совсем не уверен, что Угрозе такое обращение придется по вкусу. Но тот откликается: вздрагивает всем телом, слегка выгибается, стараясь прижаться к руке как можно теснее, и стонет. Тихо, сквозь стиснутые зубы, как от едва сдерживаемой боли. Наполеона ведет, он отрывается от припухших губ и припадает к шее. Крепкой и мускулистой, совсем не женственной, и не может отказать себе в удовольствии запустить в нее зубы. Илья шипит, хватается за влажные непослушные кудри и тянет, одновременно запрокидывая голову, открываясь. Соло дуреет от этой открытости, от сдерживаемой силы, от терпкого запаха чистого мужского тела. Он проталкивает колено между ног Ильи и трется об него, как спятивший от мартовского солнца котяра. Он чувствует себя дорвавшимся до своей первой женщины подростком. Мозги вместе с кровью стекают в пах, он ни о чем не думает, ни в чем не сомневается. Единственное, чего он боится, - что все может закончиться слишком быстро, как это и бывает у подростков.
Илья тянется к его губам, кусает и лижет, раскрывает его рот языком. Миг, и они меняются местами. Соло распластан на кровати, а Угроза, опираясь на локти, осторожно устраивается между раздвинутых ног американца. Тот с готовностью разводит их еще шире и толкается вверх, выбивая из них обоих синхронные прерывистые стоны. Становится слишком жарко, мягкий хлопок тельняшек раздражает кожу. Наполеон нетерпеливо дергает за ворот:
- Сними.
У Ильи улыбка сфинкса и плавные стремительные движения. Его тельняшка летит в угол, туда же вскоре отправляется и тельняшка Наполеона. Секунду они медлят, словно опасаются, что долгожданное прикосновение кожа к коже обожжет их. Соло не выдерживает первым, рывком хватает за плечи и тянет на себя. Угроза целует его и накрывает собой целиком, вдавливает в матрас, затем снова и снова. Его язык движется в том же ритме, и это сводит с ума. Наполеон гортанно стонет, скользит ладонями по горячей, влажной от пота спине за пояс брюк и обхватывает напряженные ягодицы. Теперь он может управлять движениями любовника. Они трутся друг о друга, целуются и стонут, и все это не может продолжаться долго. Соло чувствует себя взведенной пружиной, наложенной на тетиву стрелой, еще немного - и он отправится в полет. "Еще, еще, ну, же!", - он стискивает Илью ногами, вдавливает его в себя и встречает каждый его толчок ответным движением, требовательным и яростным. Илья отрывается от его губ, запрокидывает голову, и Наполеон снова кусает его в доверчиво подставленное горло. Тот ахает обрывисто на вздохе, и последнее его движение, по-снайперски точное, выбивает из Наполеона искры и отправляет в полет.

Ему снится рассвет. Пурпурное море отражает в себе золотые небеса. По ним, у самого горизонта, плывет луна, похожая на рыбью чешуйку. Волны, увенчанные клочками розовой пены, облизывают прибрежные скалы. Еще немного - и ледяные замки на них вспыхнут под первыми лучами солнца. Побледневший в предрассветных сумерках луч маяка медленно скользит по морю, прорываясь к горизонту. Розовый в утреннем свете снег укрыл сугробами заросли вереска и приземистый дом смотрителя.
Ему снится море, но теплое дыхание и крепкое объятье знакомых рук ему точно не снится.


Новое: добавлены иллюстрации (коллажи) от  Леди Тьма.

Смотреть иллюстрации

@темы: Снежный шар, фандомное, Новогоднее

---

Снежный шар, день 4-й

И вот уже четыре шара с секретным шифром и подарками собраны в штабе! Праздник все ближе!!!

Название: "О принудительном размножении исчезающих видов"
Автор: засекречено до 02.01.2018 включительно
Размер: миди, ~5200 слов
Пейринг/Персонажи: Наполеон, Илья, авторские персонажи (в т.ч. из другого канона)
Категория: джен
Жанр: юмор, кроссовер
Рейтинг: G
Подарок для  whisky & soda

Развернуть подарок

- А ждет тебя, соколик, дорога дальняя, да ночевка в казеном доме...
- Роза Будулаевна, выписывайте уже командировочные, и я пойду.

Незадолго до обеденного перерыва старший научный сотрудник, кандидат маго-математических наук, воспитанный и интеллигентный молодой человек Илья Николаевич Курякин вошел в лабораторию отдела Временных парадоксов мрачнее грозовой тучи. Он с такой силой хрястнул дверью об косяк, что ковыряющаяся в оборудовании девица из отдела Технического обслуживания вздрогнула, чуть не выронив паяльник, а с потолка прямо на стол начальника отдела свалился лепной амурчик с обломанным крылом и покрытыми вековой пылью гипсовыми кудряшками. Начальник Ильи Николаевича - Александр Эдуардович Уэверли - был человеком незаурядным. Отказавшись в молодости от графского титула, он посвятил себя военной службе, сделал карьеру в разведке, прославился почти сверхъестественной интуицией и аналитическими способностями, но сразу после войны был обвинен в колдовстве и сношении с дУхами, откуда, предположительно, и черпал секретную информацию, был схвачен и лишен званий и наград. Не дождавшись суда, дальновидный сэр Александр исчез прямо из камеры тюрьмы военно-морского ведомства. А в Соловце оказался по приглашению Кристобаля Хунты, с которым частенько вел светские беседы за чашечкой английского чая. Означенный Александр Уэверли с истинно английской невозмутимостью убрал с документов гипсовые осколки и взглянул на мрачного Илью.
- Отказали?
- Хуже.
Илья швырнул на стол потрепанный портфель, вытащил из него папку и сунул под нос руководству.
- Вот. Полюбуйтесь.
В папке оказался изрядно помятый документ, украшенный солидной печатью. Уэверли пробежал глазами текст и изумленно воззрился на подчиненного.
- Но как? Аппарат изменения направления временных потоков и … птеродактиль?
Илья только горестно махнул рукой. Логика решений эпического органа по распределению необъяснимых явлений ТПРУНЯ под руководством Л. Ф. Вунюкова, по мнению товарища Курякина, была явно чужда человеческой. Если бы кто-то поинтересовался этим самым мнением, конечно, товарищ Курякин сказал бы, что логика там в принципе отсутствует. Логика и решения Тройки были далеки друг от друга, как Сингапур и белые арктические медведи, как Витька Корнеев и деликатность, словом, они находились в диаметрально противоположных точках мироздания. Пока Александр Эдуардович в третий раз перечитывал документ, а Курякин все глубже погружался в тоску и безысходность, дверь скрипнула, и в открывшуюся щель просунулась крокодилья голова.
- Ой, мамочки! - забытая всеми Габриэлла, молодая ведьмочка-техник, ученица Саваофа Бааловича Одина, взвизгнула и в мгновение ока оказалась сидящей на столе, трепетно прижимая к груди отвертку и плоскогубцы. Голова тут же спряталась, а из коридора раздалось смущенное кваканье и шорох кожистых крыльев.
- Это оно? – громким шепотом спросила Габриэлла, прячась за широкой спиной товарища Курякина.
- Не оно, а он, - мрачно буркнул Илья. - Кузьма.
Он тяжело вздохнул, подошел к двери и, распахнув ее пошире, устало позвал.
- Кузя, Кузьма, давай, заходи уже.
Птеродактиль протиснулся в лабораторию бочком, искоса поглядывая на незнакомцев и прикрываясь крыльями, словно плащом. Он постарался спрятаться за Илью, что при его габаритах было довольно сложно.
- Стеснительный очень, - как будто извиняясь, произнес Курякин, неловко потирая шею, - пугливый.
В обеденный перерыв в лабораторию не зашел только ленивый. У Кузьмы нашлись в институте старые знакомые, не так давно ездившие в Китежград по служебной надобности.
- Кого я вижу! Кузьма!! – с порога заорал Корнеев, испугав птеродактиля до икоты.
Володя Почкин шикнул на него и прочел всем присутствующим лекцию о тонкой душевной организации представителя древних ящеров. За ним явились зоопсихологи, глядевшие на Кузьку с благоговением и алчностью ученых, почуявших эксклюзивный материал. Наконец, на шум и небывалое скопление народу явился Модест Матвеевич собственной монументальной персоной и попросил очистить производственное помещение, не предназначенное для разведения, понимаете ли, крокодилов. Ну и что, что летает? Теперь каждый летучий крокодил будет у дорогостоящего оборудования ошиваться? В виварий его. Да. Или в этот…зоосад.
Кузьма, выставленный пред светлые очи товарища Камноедова, смущенно кутался в крылья и так отчаянно вцепился Илье в штанину, что тот сжалился и погладил несчастного ящера по кожистой голове.
Зоологам все же удалось заманить Кузю на свой этаж, пообещав накормить бутербродами с сыром. Чему Илья был несказанно рад. Когда все наконец убрались из лаборатории, он впервые за сегодняшний день с облегчением вздохнул.
- Не расстраивайтесь, Курякин, - тонко улыбнувшись, произнес Уэверли. - Я постараюсь помочь с вашим питомцем. Кое-какие связи у меня все еще остались.
Засидевшись на работе допоздна, Илья попал домой, когда ранние осенние сумерки плавно перетекли в ночную темень. Магазины, конечно, были уже закрыты и, свернув в свой проулок, Илья пробирался от одного фонаря к другому, стараясь не угодить в наполненную грязью колею. Поднимаясь на старинное, изукрашенное резьбой крыльцо, он размышлял, осталась ли в недрах холодильника ветчина или же еще утром он доел ее, собираясь на автобус до Китежа. Ветчины не было. На полке сиротливо притулилась открытая банка рижских шпрот и полбутылки вчерашнего молока. Илья почесал в затылке и пошел в сени за картошкой. Жрать хотелось зверски. Сейчас он был согласен даже на серые магазинные пельмени с сосисочным фаршем, но, увы, от них в морозилке остался лишь примерзший к стенке кусочек картонной пачки.
Когда залитая колодезной водой картошка отправилась на плиту, во дворе что-то зашуршало, потом захлопало, вспугнув соседского кота, огласившего окрестности громким мявом. В дверь поскреблись, предсказуемо тихонько поквакивая. Илья ругнулся про себя и побрел открывать. В глубине души он малодушно надеялся, что Кузьма останется в институте. Зоологи клятвенно обещали устроить его в виварии по высшему разряду, но, видимо, не судьба. Яркий свет из прихожей осветил крыльцо и смущенно топтавшегося на нем птеродактиля. Тот что-то тихонько курлыкал, искоса поглядывая на Илью огромным зеленым глазом.
- Явился?
Курякин ухмыльнулся, разглядывая притихшего гостя. Тот квакнул и осторожно подтолкнул зубастой пастью под ноги Илье здоровенную рыбину. Щука еще хватала ртом воздух и слабо шевелила хвостом. Курякин только надеялся, что Кузьма притащил ему подарочек не из колодца Наины Киевны, а то скандала со вздорной старухой не оберешься. Он подхватил пахнущую рекой рыбу и пошире распахнул дверь.
- Заходи уже, добытчик.
***
Со временем Илья к новому питомцу привык. Кузьма с утра летал в институт, где его кормили пшенной кашей из столовой, и с удовольствием демонстрировал размах крыльев и количество зубов ошалевшим от такого подарка судьбы магозоологам. Время от времени к ним наезжали специалисты из палеонтологического института академии наук, и тогда сотрудники НИИЧАВО могли наблюдать седовласых профессоров, маститых ученых, с детским восторгом и обожанием разглядывающих Кузьму. Птеродактиль от этого внимания жутко смущался, но после долгих уговоров и подношений в виде обожаемых ящером моченых яблок распахивал крылья, красуясь перед восторженной публикой. В свободное время Кузька летал по округе, пару раз навещал Китежград, но со временем освоился и в Соловце. Наина Киевна приспособилась Кузьму брать с собой на рынок. Каждый раз, реквестируя птеродактиля для хозяйственных нужд, старуха по неизбывной привычке пророчила Илье то "дорогу дальнюю, да короля пикового", то «червовый интерес, да неожиданные известия». Курякин отмахивался от Наины Киевны и старался выпроводить Кузьму поскорее на рынок, где птеродактилю перепадал то пирог с брусникой от сердобольных торговок, то свежевыловленный карасик от местных рыбаков. Кузька смущенно квакал, прятался под прилавком, а потом, заглотив угощение, благодарно курлыкал, чем приводил местных жителей в неописуемое умиление. Ушлая Наина Киевна всякий раз норовила выторговать себе солидную скидку, да и кошелку с продуктами Кузьма охотно подносил ей до самого дома.
Так бы все и шло, если бы непосредственный руководитель Ильи не преподнес неожиданный сюрприз. Обещание решить проблему с птеродактилем Александр Эдуардович не забыл, и перед самым Новым годом его усилия увенчались успехом.

Курякина выдернули посреди серии экспериментов телефонным звонком и попросили спуститься в приемную. Илья выругался, содрал кое-как лабораторный халат, оставил практикантам строгие инструкции и вышел за дверь.
В приемной обнаружился незнакомый молодой человек и Модест Матвеевич Камноедов, держащий в руках красную папку с золотой надписью «Юбиляру».
- Вот, Курякин, - сходу начал заведующий хозяйством, - познакомьтесь. Товарищ специально прибыл из-за границы, чтобы увидеть нашего Кузьму.
Модест Матвеевич сверился с бумагами в папке, перевел взгляд на незнакомца и наконец представил:
- Наполеон Соло. Работает в Салемском центре магических исследований. Это в США, - зачем-то уточнил Камноедов то ли себе, то ли присутствующим.
Мужчина шагнул вперед и лучезарно улыбнулся. Он был немного ниже Ильи, но широк в плечах, а элегантностью костюма мог посоперничать с самим Жианом Жиакомо.
- Соло.
Рукопожатие американца было крепким, ладонь теплой, а запах одеколона изысканным и ненавязчивым. Курякину Соло сразу не понравился. Он крепко пожал протянутую ладонь и буркнул свое имя.
- Так вот, Курякин, покажете гостю вашего питомца. Где он сейчас?
- Дома, – недовольно ответил Илья, предвкушая очередной скандал.
- Как это дома? – предсказуемо завелся Модест Матвеевич. – Вы что себе позволяете, Курякин! Я тысячу раз предупреждал - не таскать заинветаризированное имущество черт знает куда! Что вы за балаган тут устроили! То Корнеев диван таскает, то вы теперь птеродактиля!
Илья набычился, что при его росте могло напугать кого угодно, но не Модеста Матвеевича.
- А я вам тысячу раз отвечал, – зарычал Илья в ответ, – он там мерзнет! Холодно ему!
- Кто мерзнет? Диван? Вы это прекратите!
- Птеродактиль мерзнет! Вы на улице были? Сегодня, например, за минус двадцать перевалило. Это рептилия, а не белый медведь! А в виварии холодно.
- Вы, Курякин, маг или этот … хам-мункулс? Даже я знаю, что можно наложить эти… согревающее заклинание, одним словом.
- А то мы бы не догадались! – съязвил Илья. - Вы размах крыльев его видели? Десять минут полета - и все чары слетают к чертовой бабушке.
- Вы это прекратите! Как теперь товарищу из Штатов птеродактиля показывать? А если ревизия?
Их перепалку прервало тихое покашливание. Американец снова улыбнулся, демонстрируя весь свой набор зубов, и на хорошем русском произнес:
- Если это не будет неудобно, я мог бы навестить Кузьму дома.
***
К вечеру мороз ослаб. Крупными пушистыми хлопьями повалил снег. Илья сначала со злорадством, а потом с жалостью наблюдал, как американец бредет по сугробам в своих щеголеватых ботиночках, то и дело проваливаясь в снег. Пальто зарубежного гостя тоже было не предназначено для здешних морозов, а шапку тот, похоже, и вовсе не носил. Когда Курякин открыл калитку, пропуская гостя вперед, он отливал легкой синевой, а зубы выстукивали «танец с саблями».
В сенях Курякин сбил снег с унтов и остановился на пороге комнаты, приглашая американца войти.
- Вот, переобуйся.
Он включил свет, сунул гостю войлочные тапочки и велел проходить, сам же пристально глянул вглубь комнаты, где белела здоровенная печь, и негромко позвал:
- Кузя! Кузьма! Вылезай, у нас гости.
У самой печи зашевелился брошенный на пол драный тулуп, и в прореху под рукавом высунулась длинная зубастая пасть. Кузька тихонько квакнул, но, заметив чужака, снова нырнул под овчину.
- Знакомьтесь. Я сейчас. Дров принесу.
Американец разулыбался и смело направился к птеродактилю, что-то тихонько приговаривая ему по-английски.
Илья только усмехнулся и вышел за дверь. Сегодня в институте, с трудом избавившись от товарища Камноедова, не желающего оставлять зарубежного гостя без присмотра, Курякин притащил Соло в свой отдел для беседы. Тут и выяснилась неоспоримая причастность его собственного шефа к этому происшествию.
- Мистер Соло, товарищ Курякин, прибыл с весьма определенной целью. И вы, как непосредственный куратор нашего птеродактиля, должны ему помочь. Прошу вас, мистер Соло.
Тот снова улыбнулся и произнес, насмешливо глядя на хмурого Илью:
- Как говорят у вас в России, у нас товар – у вас купец.
- Чегоо? – не понял Илья. – Мы Кузьму продавать не будем!
- Речь не о продаже, Курякин, - вмешался Уэверли, - для старшего научного сотрудника вы не особенно догадливы. Мистер Соло прибыл с целью ангажировать нашего Кузьму для размножения.
- Да. У нас в заповеднике есть птеродактиль. Самка. Виктория. У меня есть портрет.
Он полез в свой чемодан и извлек пачку фотографий. На первой крупным планом был изображен Кузька, ну или кто-то очень сильно на него похожий.
- Правда, красавица?
- Не то слово.
На остальных птеродактилиха парила на фоне огромной пустоши. Вдали просматривались одинокие скалы, смутно знакомые из курса школьной географии.
- Вы только взгляните, какой там простор. Какие пространства. Это долина монументов. Очень известное место. Сейчас там снимают самые популярные вестерны, - продолжал заливаться американец, - первобытная красота, пустыня, скалы и свобода – то, что надо таким редким животным.
- … скалы, пустыня и куча туристов и съемочных групп, - ехидно вставил Илья. – Чтоб они еще и Кузьку в кино сняли? Да его потом на сувениры разберут!
- Какие туристы? Никаких туристов! Это закрытая территория. К тому же, магически огороженная. Там сейчас проживает племя индейцев навахо. Их шаман – наш сотрудник. Он и присматривает за Тори. Вы же понимаете, что невозможно упустить такой шанс?
- А вы понимаете, что нельзя так подходить к… этому?
Илья, медленно закипавший всю вдохновенную речь американца, наконец не выдержал.
- А вдруг ваша дамочка ему не понравится? Он у нас стеснительный, ранимый, а вы ему подсовываете… первую встречную.
Соло не остался в долгу и грудью кинулся на защиту своего протеже:
- Не первую, а единственную. Что-то я не заметил, что у вас тут большой выбор невест.
- Небольшой, – Илья на мгновение отступил, но тут же ринулся в бой снова. – Но и так нельзя и вообще, Кузьма он тоже человек, а вы его силком…
- Под венец, – вставил слово Александр Эдуардович с непередаваемо скорбным выражением лица.
- Да! – обрадовался поддержке Курякин.
- Человек? – бровь Наполеона насмешливо изогнулась.
- Ну не человек, но все равно, личность! И практически член семьи!
- Если птеродактиль член семьи, даже страшно представить остальных твоих родственников.
- А вот родственников моих не трожь!
На это раз в голосе Курякина прозвучала самая настоящая угроза, и Соло предпочел не усугублять конфликт. Дело решил Модест Матвеевич, материализовавшийся в дверях с сообщением, что для иностранца забронирован номер в местной гостинице «Студеное море». Никогда, даже в страшном сне, Курякин не мог предположить, что будет рад его видеть.
Снова начавший рассуждать о прелестях штата Юта американец в поисках поддержки обратился к вошедшему товарищу. Модест Матвеевич выслушал его с каменным лицом и припечатал своим обычным: «Разбазаривать казенных птеродактилей не дам!» На чем аргументы болтливого американца иссякли. Было решено отложить споры до завтра, а сейчас-таки пойти и посмотреть на это «яблоко раздора» юрского периода. Так они и оказались у Ильи дома.
В сарае отыскалась старая разболтанная корзина. Наполнив ее поленьями, Илья прихватил тонко наструганных щепочек на растопку и вернулся в дом. Гость сидел на корточках рядом с птеродактилем и что-то тихонько ему рассказывал. Невесту расхваливает, усмехнулся про себя Илья, но никак комментировать не стал. Кузьма осторожно выглядывал из-под тулупа, чутко прислушиваясь к незнакомой речи. Огонь в печи разгорелся, затрещал, загудел в трубе, и уютное тепло начало распространяться по дому. Для Кузьмы у Ильи была припасена растаявшая за день в сенях путассу, а вот чем поужинать ему самому, да еще и накормить американского гостя, оставалось вопросом. Магазины уже закрыты. Илья почесал в затылке и со вздохом полез на верхнюю полку кухонного шкафчика. Там за трехлитровой банкой сушеных белых грибов был припрятан пакет дефицитной гречки из продуктового заказа к Новому году. Банку морской капусты из того же набора Илья еще вчера скормил Кузьке, а коробку шоколадных конфет и армянский коньяк оставил до праздника. В гречку щедро была добавлена банка тушенки, к чаю нашлись еще не совсем зачерствевшие пряники. Из морозилки он достал соленое сало с чесночком и черным перцем и, нарезав тонкими ломтиками, выложил на тарелку, поставив рядом с черным хлебом и миской квашеной капусты, сдобренной душистым маслом. Окинув взглядом стол, Илья остался весьма доволен собственным гостеприимством и позвал американца ужинать. Наполеон Соло, всегда с любопытством относящийся к разнообразию кухонь народов мира, увидев накрытый стол, слегка запнулся, но тут же изобразил на лице одну из приятнейших своих улыбок и уселся на табурет. Ел он осторожно, но довольно бодро. На сало и капусту смотрел скептически, за что и был вынужден выслушать выданную Ильей лекцию о ценности данного продукта в условиях цинги и дефицита витаминов. Соло прикинул и решил, что за оставшиеся дни командировки в здешней заснеженной глуши цинга не успеет свалить его с ног, и от очередного предложения хотя бы попробовать отказался. За ужином Наполеон еще раз было завел разговор о Кузьме и перспективах его личной жизни, но Курякин предпочел отмолчаться и перевести тему.
До конца декабря оставалась всего пара дней, за окном был нешуточный мороз и сугробы, а итальянские ботинки, варварски набитые газетой, еще не просохли. Соло с тоской осмотрел пошедшую влажными разводами дорогую кожу и выглянул в заиндевевшее окно. Нужно было собираться в гостиницу. Страдания Соло не остались незамеченными. Отпускать американца в морозную ночь одного было совестно – еще заблудится, а провожать откровенно лень. И Курякин, неожиданно для самого себя, предложил гостю переночевать.
Утро принесло сотрудникам отдела Александра Уэверли посиневшего от холода мистера Соло, хлопавшего заиндевевшими ресницами и потерявшего дар связной речи. Курякин сдал американца на руки руководителю, тут же принявшемуся отпаивать страдальца горячим чаем. Сам же направился в логово заведующего хозяйством товарища Камноедова. Спустя час и трижды переписанную расписку, с указанием точных размеров, наименований и инвентарных номеров, всклокоченный и раздраженный Илья ввалился к себе в отдел и сложил перед отогревшимся Соло полный набор зимней одежды, подходящей для здешнего климата. Наполеон обозрел чудовищного размера валенки с кокетливо вышитым по голенищу номером. Новую, но почему-то женскую дубленку с пушистым песцовым воротником и роскошную, доступную лишь номенклатурным работникам каракулевую шапку-пирожок. Шапку Илье не доверили, ее притащил вислоухий гном и аккуратно положил на стол рядом с остальными обновками.
- Это… что? – ошеломленно спросил Соло.
- Меряй. Не размораживать же тебя по два раза в день.
Дубленка предсказуемо оказалась тесна в плечах, за то в длину превзошла все ожидания, доходя точно до носков пижонских ботинок. Валенки были огромны и отчетливо пахли псиной. Сзади захихикали практикантки.
-Я не надену этот кошмар, – твердо сказал Наполеон, выпутываясь из одежды. – Ни за что.
Зашедший к Уэверли Кристобаль Хунта с интересом наблюдал за разворачивающимися событиями вместе со всеми.
- Ну, не Диор конечно, - сконфужено пробормотал Илья, почесывая в затылке.
- Не Диор? Это безобразие не наденет даже… - Соло вдохнул, старясь успокоиться, но крылья породистого носа нервно вздрагивали, выдавая охватившее его возмущение. – Это все, эта одежда, мягко говоря, не сочетается. Ни с чем.
Курякин тоже начал злиться. Что этот ковбой себе воображает? Тут ему дом моделей что ли?
- Она вовсе. Не должна. Сочетаться! – припечатал он, яростно глядя на американца. – Эта одежда должна согревать. Чтобы кое-кто не отморозил себе ничего нужного.
Сзади послышалось тихое покашливание, и обернувшийся Илья увидел, что Александр Эдуардович укоризненно покачивает головой.
- Размер мы подправим, – более мирно пообещал Илья. – Шапку примерь.
Соло повертел номенклатурную гордость в руках и снова недовольно фыркнул.
- Я такое не ношу.
- Ну и черт с тобой, Наполеон, - с нажимом произнес Курякин, буркнул себе под нос что-то еще, щелкнул пальцами и вышел из кабинета, раздраженно хлопнув дверью.
На столе перед возмущенным Наполеоном Соло осталась лежать треуголка времен французского императора, выполненная из серого номенклатурного каракуля.
Работалось Илье в этот день из рук вон плохо. Расчеты не сходились. Записывая очередное преобразование в уравнении координально-временных потоков в Римановом пространстве, Илья обнаружил, что на вершине интеграла рисует птеродактиля. Бросив теорию, он спустился в буфет, взял пирожков с повидлом и кофе и устроился за столиком в самом углу. Вскоре к нему подсели две знакомых ведьмочки из отдела Универсальных превращений и рассказали, что приходил Кристобаль Хунта и его, Ильи, шеф. Притащили с собой приезжего американца с какими-то ужасными шмотками. Американца передали в руки Славки Зайцева, у которого лучше всех получается колдовать с одеждой, ведь даже самые ужасные выкидыши советского ширпотреба в его руках превращаются в изысканные наряды. Короче, все переделали по модным журналам, которые привез товарищ Жиакомо еще осенью с Парижского симпозиума. Дубленка вышла – загляденье! Илья кивал, жевал потерявшие вкус пирожки и с каждым словом мрачнел все больше и больше. Наполеон Соло вызывал у него невнятное раздражение. Все, чего добивался говорливый американец, было довольно разумным и могло действительно принести Кузьке ощутимую пользу. Но с другой стороны, отправлять застенчивого, доверчивого Кузьму одного за океан было сродни предательству. Словно он собирался бросить Кузьму на произвол судьбы и пронырливых империалистов. Илья и сам не прочь был бы посмотреть на величественные скалы, прерии и Большой каньон. В детстве он запоем читал Фенимора Купера и мечтал увидеть настоящего индейца. А тут целое племя. И шаман еще. Вот только самого Илью Николаевича никто на просторы американских прерий не звал, и личной жизнью с заокеанской невестой порадовать не стремился. Да и самой личной жизни у товарища Курякина не наблюдалось.
В конце рабочего дня в лабораторию к Илье зашел Соло. На нем была элегантная короткая дубленка, сидящая точно по фигуре, чудовищные валенки преобразились до неузнаваемости и походили сейчас на изящные сапоги, которые не побрезговал бы надеть и любой столичный модник. При взгляде на то, во что превратили песцовый воротник, Илья помрачнел.
- Модест меня сожрет.
-А по-моему, очень эффектно, - Наполеон посмотрел на свое отражение в стеклянной дверце книжного шкафа и поправил пушистую ушанку с весьма довольным видом. – Мне идет.
Такому все идет, подумал про себя Илья, а вслух выдал:
- Подлецу все к лицу, – сам не зная, зачем хамит.
Соло то ли не расслышал, то ли не понял, а может быть, сделал вид, но вместо того, чтобы огрызнуться в ответ, поблагодарил.
- Спасибо, Илья. За это, - он обвел себя рукой, обозначая приобретение. – Так гораздо проще не превратиться в сосульку.
- Не за что.

Утром Илью вызвали к Янусу Полуэктовичу. Командировка американского специалиста подходила к концу, и требовалось уже что-то решать. В кабинет директора Курякин прошмыгнул последним, когда руководитель магозологов Флорова Ядвига Яновна как раз рассказывала, как много им удалось сделать за последние несколько месяцев работы с Кузьмой. И, конечно же, упустить шанс получить потомство птеродактилей было невозможно. Соло на этих словах самодовольно разулыбался и покосился на вошедшего Илью.
- Раньше марта-апреля нет смысла лететь в Штаты. А до этого времени мы как раз успеем все подготовить, - продолжала она.
Илья разозлился. Завелся с пол-оборота, как хорошо отлаженный движок. Сжал до боли кулаки, постарался досчитать хотя бы до десяти и успокоиться. В ушах звенело от напряжения, и дальнейшие разговоры участников совещания слились в отдаленный гул. Они тут все решили без него. И даже в известность не поставили. А он, между прочим, все еще куратор Кузьмы и…
-Курякин! Я к вам обращаюсь.
Илья вскинул голову и обнаружил заинтересованные взгляды всех присутствующих. Володя Почкин чему-то радостно улыбался, Соло шептался с Ядвигой Яновоной, то и дело бросая косые взгляды на Курякина, Уэверли смотрел, как всегда, с легким интересом, Янус Полуэктович рассеяно проглядывал лежащие перед ним бумаги, и даже невесть как затесавшийся на совещание Выбегалло воззрился на Илью, выпучив глаза.
- Я против того, чтобы отправлять Кузьму одного в такую даль. В конце концов, если так надо, пусть сами сюда едут. К нам, в Соловец.
- У вас совершенно экстремальные погодные условия, – не задержался с ответом американец. – Виктория не привыкла к таким холодам. Может заболеть.
- Кузьма же не болеет, – парировал Илья.
- Так ваш Кузьма и кашу пшенную ест, хотя это для птеродактиля совершеннейший нонсенс.
- Ну, извините! – вызверился Илья. – Бананов не держим.
- Да причем тут бананы!
- Прекратите.
Ядвига Яновна сурово сдвинула брови и смотрела на спорщиков, как строгая учительница на драчунов в младшей школе.
- Во-первых, Кузьму будет сопровождать наш лаборант - Павел Вольгович Серый. Вы с ним знакомы, он в основном и работает с Кузьмой. Кузька к нему привык, доверяет. Во-вторых, Большую Круглую Печать никто не отменял, и хотите вы этого или нет, но и вам, Курякин, придется поехать вместе с ними.
- Но… - он на минуту растерялся так, что даже слова застряли в горле, и мысли стайкой испуганных воробьев брызнули в разные стороны. – Я не могу… Это же…

- Вот именно. Правильно тут нам товарищ Курякин говорит. Его никак нельзя отправлять, – влез в разговор Выбегалло. – Не ожидал от вас, Илья Николаевич, но вы проявили завидную политическую дальновидность и самокритичность. Все мы помним, что в биографии товарища Курякина имеются мэм лё солей а де таш . И мы не позволим закрывать на это глаза, товарищи.

- Чего? – Курякин обалдело уставился на Выбегалло, чувствуя, что не понимает ровным счетом ничего. Работу свою Илья бросать не собирался. Только-только в экспериментах наметилась положительная динамика, а тут все бросай и лети за тридевять земель.

- Потрудитесь пояснить свою мысль, – поморщился Уэверли.
- Ун моман. Все мы знаем, значить, что в нашем государстве нет позорной практики, когда дети несут

лё фардо дё ля купабилитэ своих предков. Но и игнорировать этот факт мы не можем.

- Амвросий Амбруазович, выражайтесь яснее.
- Да куда уж яснее! Отец-то у Ильи, значить, Николаевича, по политической сидел, а мы его в заграничную командировку? Это, товарищи, явная политическая слепота. Нельзя позволить, чтобы сын врага народа представлял нас перед зарубежной общественностью.
Илья заледенел. Сколько бы ни реабилитировали отца, сколько бы официальных бумаг с синими круглыми печатями не подтверждали, что Курякин Н.В. был осужден ошибочно - дело закрыто за отсутствием состава преступления, всегда найдется мразь, готовая ткнуть его в это носом. Выбегалло все еще нес оскорбительную несусветную чушь, призывал к бдительности, а Илья снова считал до десяти, сжимая деревянные подлокотники кресла до побелевших костяшек, только чтобы не взорваться.
Ядвига Яновна что-то быстро шептала на ухо озадаченному Соло. Уэверли смотрел на оратора с презрением и брезгливостью, ожидая, когда же запас красноречия иссякнет.
- Вы несете совершеннейшую ерунду, - вклинился, наконец, Уэверли, дождавшийся, когда Выбегалло остановится передохнуть, - целью которой, я подозреваю, является желание самому поехать в Соединенные Штаты за казенный счет.
- Я как научный консультант вполне могу это осуществить, и труды мои это… связаны с разными животными, павианов я изучал. Так что представление имею. А Курякин вообще не по этой части.
- А как же Печать?

- Мы этот вопрос решим. Нет у нас нерешаемых проблем и незаменимых тоже нет. Се ля ви. Поэтому и товарища Курякина я могу это, значить, заменить. Тем более, что он сам ехать не хочет.

- Протестую, – Соло вскочил со своего места и словно в суде, обратился к Янусу Полуэктовичу. – Позвольте мне, как приглашающей стороне высказаться. Я настаиваю на кандидатуре товарища Курякина. Я имел удовольствие познакомиться с ним поближе и, несмотря на некоторые разногласия, могу с уверенностью сказать, что со своим подопечным товарищ Курякин пришел к полному взаимопониманию. Учитывая деликатность предстоящей поездки, это немаловажно. Нахождение же рядом чужого, незнакомого человека может только повредить. К тому же, - Соло перевел взгляд на Выбегалло и чуть заметно ухмыльнулся, - смею вас уверить, птеродактиль и павиан - совсем не одно и то же. Что же касается высказанных тут претензий относительно биографии товарища Курякина, что ж… Как говорил один известный человек – кто без греха, пусть первый бросит в меня камень.

- Вот! Вот, товарищи! А я о чем говорил, - тут же завопил Выбегалло. – Что мы видим? А видим мы, как представитель чуждого нам образа мыслей, я не побоюсь этого слова, враждебного образа мыслей, при первом же удобном случае начинает вести среди нас религиозную пропаганду. Ля релижьён э ля маляди онтёз дё люманите. А неокрепшие умы на это ведутся.

Выбегалло вытащил из кармана мятый носовой платок и промокнул вспотевшее от возбуждения лицо.
- Вы себя имеете в виду? – светски поинтересовался Соло. Ядвига Яновна покраснела и закашлялась в попытках сдержать смех. – Не то чтобы я всерьёз рассчитывал заманить кого-то в лоно католической церкви…
- Мы вам не позволим! – снова заорал Выбегалло. – Только достойные и морально устойчивые сотрудники будут сопровождать нашего ящера. Янус Полуэктович, мы же с вами об этом говорили!
Илья переводил взгляд с раскрасневшегося профессора на невозмутимого Наполеона Соло. Первому давно и безуспешно хотелось дать в морду. Уэверли в какой-то момент крепко сжал Илье руку повыше локтя, призывая к выдержке. В этот момент Янус Полуэктович откашлялся и провозгласил:
- Ядвига Яновна, вы говорите, не раньше марта? Отлично. Подготовьте, пожалуйста, все необходимое для транспортировки Кузьмы. Товарищам Курякину и товарищу Серому нужно помочь с визами.
- Вот как… - начал было Выбегалло, но директор только коротко глянул на него, и тот замолчал, нервно дергая себя за клочковатую бороду.
- Мы со своей стороны немедленно вышлем приглашения, – тут же вставил Соло.
Директор наклонил голову в знак согласия.
- Когда у вас самолет, товарищ Соло?
- Второго числа поездом до Москвы, а оттуда уже в Нью-Йорк.
- Что ж… Новый год, значит, будете встречать здесь?
- Да… - Наполеон как-то замялся. – В гостинице.
Янус Полуэктович лукаво улыбнулся в усы.
- Надеюсь, не заскучаете, – потом обвел взглядом явно обрадованных и расслабившихся сотрудников и закончил совещание.
- Всех с наступающим, товарищи.
В приемной Илью перехватил разъяренный Модест Матвеевич, встретивший накануне Наполеона Соло во всем великолепии преобразившегося подотчетного гардероба. Все уже разошлись, а Илья все выслушивал обвинения в разбазаривании имущества из запасников институтского фонда, а так же в халатном отношении к вверенным ему ценностям. Жутко хотелось уточнить не каракулевая ли шапка та самая ценность, о сохранности которой так печется заведующий хозяйством. Но Илья благоразумно промолчал, чтобы не продлять себе экзекуцию. Вырвавшись от Модеста, он поспешил покинуть административный этаж. В коридоре, по пути к своему отделу, Илья столкнулся с Витькой Корнеевым и Эдиком Амперяном, тащивших куда-то здоровенную бутыль в плетеной корзинке - явно подарок дальней родни Эдика из Армении к новогоднему столу. Витька тоже нес сумку, в которой что-то подозрительно позвякивало и побулькивало.
- Куда это вы?
- О, Курякин! – Корнеев с готовностью вручил Илье тяжелую сумку. – Удачно тебя встретили. Говорят, Выбегалло рвался заменять незаменимых на бескрайних просторах американских прерий, а твой капиталистический друг склонял его к покаянию? Или врут? Мне бежать надо. Отнесите к Роману в лабораторию, он вечером на машине заберет.
- Слышал звон, да не знаешь, где он. Откуда информация, Корнеев? Только же совещание закончилось, - Илья поудобнее перехватил сумку и переглянулся с Эдиком.
- Собирание сплетен, Виктор Павлович, - с самым серьезным видом произнес Эдик, -положительно влияет на прирост волосяного покрова на ушах некоторых несознательных граждан.
- Равно как и перекладывание своей ноши на плечи товарища, – ухмыльнулся Илья.
- Но-но! Я по делу, а эти плечи, - Витька потыкал пальцем в крепкий Курякинский бицепс, - грех не обременить. И вообще, хватит болтать. Тащите. И, Курякин, с тебя коньяк, я все помню.
Витька свернул на лестницу и исчез из виду.
- Пойдем. Роман скоро приедет.
Он пошли к отделу Недоступных проблем, переговариваясь на ходу о том, что дома у Романа тесновато, но должны уместиться, елку еще не наряжали, потому что гирлянду взялся перепаивать Саня Дрозд, но отвлекся, что-то там перепутал, и теперь гирлянда нужна новая. Витька ругался на Зайцева, которого дамы обвешали заказами новогодних нарядов, а работать кто будет? И что надо бы пригласить встречать Новый год американца, потому что мужик оказался нормальный, да и не киснуть же человеку в Новый год одному в гостинице.

Лаборатория Романа встретила их запахом мандаринов и Габиэллой, сидящей на столе в своем рабочем комбинезоне и отчаянно флиртующей с Наполеоном Соло. Рядом с Габи уже образовалась солидная горка оранжевой мандариновой кожуры, и свежий цитрусовый аромат навевал праздничное благодушное настроение.
- Наполеон зашел попрощаться, - отщипывая от мандарина очередную дольку, грустно проговорила она.
- Да. Наверное, уже не увидимся, – Соло с ловкостью фокусника выхватил из воздуха еще два крупных мандарина и с легким поклоном вручил Эдику и Илье.
- Минуточку, - Илья сурово сдвинул брови и ткнул мандарином Наполеону прямо в элегантный галстук. – Мы как раз по этому вопросу.
Габи куснула сочную дольку и с удивлением уставилась на Илью.
- Мы хотели бы пригласить вас… тебя, Наполеон, встретить Новый год с нами, - Эдик улыбался.
- Соглашайся, ковбой, - поддержал его Курякин, - будет весело.
- Не знаю, удобно ли…
Американец оглядел улыбающихся Габи, Илью, Эдика, а в глазах его уже разгорелся огонек радостного предвкушения.
- Нарядим елку, девушки накроют стол, - Амперян уселся рядом с Габи, и та нехотя предложила ему последнюю дольку, – сделают селедку под шубой.
- Под… чем? – Брови у Соло удивленно взметнулись вверх.
- Под шубой. Салат такой. Селедка, свекла, яйца. Ну, там много всякого. Вкусно.
После этих слов Наполеон Соло не выглядел уже настолько воодушевленным.
- Довольно экзотический набор продуктов, - не слишком уверенно произнес он, глядя на Илью.
Тот широко улыбнулся.
- Не хочешь «шубу», попробуешь оливье.
- Оливье? – оживился Соло - Оливье очень изысканное блюдо. Его прекрасно готовят в нью-йоркских ресторанах.
- Угу, - ухмыльнулся Илья, хлопнув Соло по плечу. – Точно. Главное - не забыть купить докторской колбасы в салат.
Наполеон закашлялся и подумал, что этот Новый год запомнится ему надолго.

@темы: Снежный шар, фандомное, Новогоднее

---

Снежный шар: а что-то подарки никто не разбирает?

Дорогие друзья! Как я вижу, фест прямо-таки бурлит от комментов авторов, которые пришли ответить на реплики читателей (напоминаю, это можно сделать анонимно - так же, как обычно отвечают авторы до деанона на ФБ и в фестовых сообществах), а также от благодарностей одаряемых)))
Простите мне мой сарказм.
Если же вы скрываетесь от правосудия и ГУЛАГа по причине сорванных сроков, все равно приходите и комментируйте. Часовые отвернутся и не будут стрелять, я их предупрежу.

---

Снежный шар, день 3-й

А вот и третий шарик! Уже три части секретного кода отправлены на дешифровку!

Название: Приходи, поболтаем
Автор: засекречено до 02.01.2018 включительно
Размер: мини, 1174 слова
Пейринг/Персонажи: Наполеон, Илья
Категория: преслэш
Жанр: флафф
Рейтинг: PG
Подарок для  SuspenS

Развернуть подарок

Наполеон готовит так же, как и вскрывает сейфы: самозабвенно, со всей страстью. Часто он насвистывает под нос мелодии. Илья не всегда узнает их. Но когда узнает, временами удивляется. Это бывают отрывки, подхваченные на случайной радиоволне посреди миссии, или подобранные напевы уличных музыкантов. Бывают совсем старые мелодии. Быть может, те, что когда-то пели еще прапрабабушки. Наполеон как-то пел колыбельную — усмирял один из десертов. А когда однажды Илья услышал русские напевы, подумал, что ослышался. Он оторвался от газеты, прислушался. В искаженных отражениях в сверкающей чистотой кухонной утвари сложно было понять, но Илья мог поспорить на что угодно: Наполеон ему подмигнул. Песню Ковбой тогда допел до конца, повернулся и с самым невозмутимым видом — только где-то глубоко во взгляде затаились черти — подал на стол рассольник и блины с красной икрой. Выпендрился.

В репертуаре Наполеона были песни и на других языках — тех, которых он не знал. Он их тоже подхватил где-то так легко и быстро, как некоторые подхватывают простуду или влюбленность. Впрочем, язык песни далеко не всегда принадлежал той кухне, к вкусу которой Наполеон хотел прикоснуться на данный момент. И угадать, что же Ковбой задумал, можно было только по запаху. Да и то не всегда. Часто в их маленьком тотализаторе в проигрыше оставались и Илья, и Габи. А Наполеон любил удивлять. Он в такие моменты был особо доволен.

Бывали часы и минуты, когда Наполеон молчал. Он выкладывал слои тончайшего хрупкого теста, взбивал и, не дыша, аккуратно распределял слоями ягодное суфле — «Познакомься — Mille-feuille. Родом из Франции. Известен в Италии. Старший родственник вашего «Наполеона». Или же вскрывал сейф с особенно сложным замком и, быть может, припрятанной сигнализацией. Он аккуратно подбирал коды, перебирал провода, не замечая, что легко и осторожно поглаживает кончиками пальцев стальную поверхность дверцы, будто бы уговаривая сдаться. Он молчал, и когда устроил показательный урок по завязыванию галстуков — на Илье. В остальном Наполеон — один из самых болтливых людей на планете. И при этом шпион. Илья легко улыбается — уголками губ, — пока Соло не видит, и закрывает книгу, которую оставил с закладкой на середине перед миссией.

Сейчас Наполеон тоже молчит. Не поет, не болтает — легко перемещается по кухне, успевая что-то помешивать, что-то попробовать, вовремя — Илья в этом уверен — добавлять нужные травы и специи. Илья втягивает в себя смесь вкусных ароматов. Паста — логичное предположение из-за муки и остатков теста — с белыми грибами, загадывает он. Возможно, еще запеченные баклажаны или капоната. Быть может, что-то мясное. Телятина? Илья довольно принюхивается и неслышно выдыхает.

На самом деле с Наполеоном удобно молчать. Приятно. Илья понял это давно. Ковбой, если была возможность, часто заглядывал к нему. Заходил с газетой или книгой под мышкой, устраивался в кресле, разваливался на диване. И молчал, пока Илья выводил свои шахматные этюды. Временами Илья чувствовал на себе взгляд, но не пытался поймать Наполеона с поличным.

Но даже в молчании Наполеон красноречив более чем. И когда из-за задания они стояли по разную сторону баррикад, Илья по взгляду понял план Соло. Понял и проклял. А потом высказал своё мнение, разложив дурость идеи строго по пунктам. Ковбой выслушал молча, выразительно сверкая глазами и что-то мыча — у него была сломана челюсть.

Илья тихо вздыхает, удобнее устраиваясь на стуле — первый ряд с одним единственным местом на представлении Наполеона. Завтра Рождество. И завтра же они должны явиться к Уэверли — единственный раз за год не для отчета, выговоров или очередного задания. Это была идея Габи и миссис Пинч, второго секретаря шефа: устроить маленький праздник «для тех, кто прикован к рабочему месту, ты только послушай, как звенят наши цепи». «Аналитики принесут печенье. Роуз сделает свой фирменный пудинг. Наполеон, — Соло удивленно выгнул бровь, — приготовит что-нибудь вкусное. Индейка, ммм? Или поможет мне с миндальными пирожками», — Габи на пальцах перечисляла достоинства грядущего мероприятия. «А эль мы будем распивать в туалете, — хмыкнул Соло. — Мне нравится». У них в АНКЛ всё серьезно — и это хорошо, как считает Илья — никакого алкоголя на рабочем месте. «А тот, что в кофе, — твердо заявил Наполеон, — не считается». Поэтому однажды Илья почему-то обнаружил себя в компании новых коллег в туалете с бутылкой вина. «Развращающий Запад», — ухмыльнулся Ковбой, утягивая у Ильи походную кружку.

Но пока на календаре 24 декабря, и у них вечер итальянской кухни. Это уже идея Наполеона. Он поймал Илью за рукав, когда тот направлялся к такси после отчета, потянул на себя, улыбнулся. «Приходи, поболтаем», — Наполеон выдохнул облачко пара, расплылся в улыбке и неуловимым образом оказался в такси раньше него.

«Приходи, поболтаем», — эхом отдается в голове у Ильи. Наполеон встретил его у порога — рукава белой рубашки закатаны по локоть, гордо повязан любимый фартук с кактусами, кончики пальцев в муке, — ребром ладони стряхнул снег с его плеч и пригласил на кухню. «Скоро всё будет готово». И замолчал, погружая кухню в музыку шорохов, звяканья крышек, ножей и шелеста страниц, оставляя Илью наедине с мыслями. Хотя, хмыкает Илья про себя, это все равно что выйти из комнаты, но не прикрыть дверь до конца.


Наверное, думает Илья, у них и в самом деле есть темы для разговоров. Не обычные дружеские подначки, привычное бахвальство ковбоя и странные редкие замечания, оставшиеся без ответа. Не обсуждения миссий. Не про искусство, театр, музыку или кино — они не спорят об этом. В конце концов, Илья пришел к мнению, что каждый из них троих чему-то учит друг друга. Даже Уэверли. Про меню они и вовсе не разговаривают — это царство Наполеона.

Но им было о чем поговорить. Еще после Вены, наверное. Когда Наполеон изорвал на бинты свою дорогую рубашку, и горячо заверял, что собственноручно придушит Илью, если тот не дотерпит до больницы. Или сбежит из больницы, оставив Наполеона одного с переломом ноги. Или стоило поболтать после Стамбула? Почесывая переносицу, Илья хмурится. Ковбой должен был бросить его и уйти. Уэверли обещал, что его кавалерия на подходе. Наполеон же должен был позаботиться о документах. Но Соло остался, и тогда с ним серьезно разговаривал шеф. Илья с Габи в тот вечер сидели под дверью. Габи уснула, а Илья пил чай с печеньем от миссис Пинч. Наполеон вышел от Уэверли как ни бывало: пожал плечами, широко улыбнулся и посоветовал всем принять душ. Воняли они похлеще армейских носков. В Вишеграде они почти поболтали — были все шансы. Но Наполеон что-то шутил о башне Влада Цепеша, о том, что их работа — то ли прекрасный способ найти себе место для отпуска, то ли, наоборот, к чертям сократить их все. Илья отфыркивался, и Соло смеялся. Они лежали на пропитавшейся влагой земле и тяжело дышали. Нужно было сообщить в штаб об успехе, очередных рухнувших планах ТРАШ. Сброшенная рация попискивала между ними. Где-то заливались пением птицы. «Еще пять минут», — попросил Наполеон. Или, быть может, стоило поболтать тогда, когда Наполеон, не дыша, осторожно, раз за разом завязывал галстук? Поймать за руки, за грудки, встряхнуть…

— Хочешь попробовать? — Перед носом Ильи очутилась деревянная ложка с соусом, исходящим паром. Не отрывая взгляда от его лица, Наполеон подул на еду и вопросительно выгнул бровь.

Почему-то — Илья замечает это только сейчас — кончик брови Ковбоя тоже в муке. Соло — как и обычно бывает с вопросом меню — совершенно серьезен. Только черти прячутся где-то глубоко, почти не выглядывают, и во взгляде плещется любопытство. Им действительно стоит поболтать, кивает Илья, отвечая сразу на всё. Чуть позже — он тянется к ложке, осторожно прихватывая губами еду. Минут через десять — сглатывая, отдаленно чувствуя вкус, решает Илья и тянется вновь, чтобы смахнуть остатки муки с Ковбоя.

@темы: Снежный шар, фандомное, Новогоднее

---

Снежный шар, день 2-й

Ииии... второй шар успешно найден неизвестным (пока что) агентом!

Название: Повод для смеха
Автор: засекречено до 02.01.2018 включительно
Размер: мини, 1131 слово
Пейринг/Персонажи: Илья Курякин, Наполеон Соло
Жанр: шпионская романтика, юмор
Категория: преслэш
Рейтинг: NС-17
Подарок для  NikaDimm

Развернуть подарок

Люди не могут устоять перед теми, кто их смешит.
С. Моэм

Смех - отличная приправа к страсти.
М. Фрай

Соло не любил, когда Курякин нервничал на работе. Курякин на нервах – это сломанные в трех местах носы (до встречи с русским Соло и не знал, что такое возможно), пачками взлетающие в воздух здания и акробатические автогонки в центре Парижа. Взглянув в эти бешеные страшные глаза, пленные хлопались в обморок, где и пребывали до самого прибытия на базу. Что вообще-то было очень предусмотрительно с их стороны.

Соло довольно быстро понял, что приступы Курякина провоцируют моменты, когда они вдвоем попадают в безнадежные ситуации. Но когда в аналогичных ситуациях Курякин оказывался один, все проходило тихо, мирно, чинно, благородно. Никаких фейерверков и оторванных конечностей. Он действовал словно робот, непрошибаемый и спокойный. Когда в точке эвакуации не оказалось катера, он вышел на связь и вежливо просил поторопиться, поскольку окружен, а него прострелена правая рука и уже час, как кончились боеприпасы. Но когда из-за грозы вертолет опоздал к ним обоим, а на руках Курякина лежал потерявший сознание Соло, русский в эфире ругался так, что морские вертолетчики уважительно косились на него всю обратную дорогу. Штабные радисты заполнили целый блокнот нецензурными конструкциями на шести языках авторства Курякина. Соло даже стало немного неудобно за свой обморок, просто было очень жарко, а он два дня просидел в плену без еды и воды.

Наполеон не был гениальным полководцем, но в любовных баталиях он был профи. Сообразив, что к чему, он испытал эйфорию предвкушения. Соло снова почувствовал себя шестилетним малышом, подобравшим ключ к черному ходу кондитерской Ландеров. Он собирался попробовать всё, и ничто не могло его остановить. Знание, что от страха за его жизнь напарник буквально сходит с ума, кружило голову и наполняло сердце шипучими пузырьками радости. Жизнь казалась ярче и острее, и он с трудом сгонял с лица норовящую прописаться там улыбку. Но на то, чтобы аккуратно приучить Илью к мысли, что их близость неизбежна, требовалось время, а его могло и не быть. Заподозри правду Уэверли, он разбил бы их сладкую парочку, поэтому нужно было что-то делать.

Тоннель под старым городом в Падуе внезапно закончился тупиком, а далекий топот преследователей беспощадно приближался. Черное, стылое подземелье вокруг стремительно повышало свои шансы стать могилой. Соло напрягся. В тусклом свете двух нагрудных фонариков он четко уловил знаки близкого нервного срыва Курякина: надрывное дыхание, закаменевший силуэт и мелкий тремор скрюченных пальцев, застрявших в движении между расслабленной прямотой и сжатием в кулак. Это был момент, после которого Илья шел в разнос. Наполеон наморщил лоб, пожевал нижнюю губу и рискнул.
- Однажды в Дувре у меня был похожий случай. С ревнивым мужем, страусиными яйцами и пещерами контрабандистов, - начал он.

История была смешной, может, и не уморительной, но забавной, и отсутствие реакции слегка обижало. Несколько секунд Илья смотрел в недоумении, но потом его губы расслабились, став из тонкой жесткой линии соблазнительно округлыми и манящими. Как тогда, в отеле Рима, когда Наполеон бросил ему в руки часы. У глаз Ильи залучились морщинки, и Наполеон услышал раскатистый, бархатный смех. Он не смог не засмеяться в ответ.

Потом Илья рассказывал истории, а Наполеон смеялся. Он хохотал, устанавливая растяжки из гранат и уползая внезапно обнаруженным боковым туннелем, улыбался, отстреливаясь от расставленных в оцеплении бойцов местной мафии, и ржал в автомобиле по дороге на явочную квартиру. Даже тогда, когда Илья выпутывал из его кудрей осколки стекла и дезинфицировал шишку на затылке, он хихикал над очередной байкой своего напарника. С тех пор Наполеон научился смеяться и при этом прицельно стрелять, а главное, не забывать блокировать эфир во время их с Ильей пересмешек. Курякин контролировал себя все лучше, перешучивались они больше для удовольствия, но была в этом некая доверительная интимность. Соло нравилось, и он хотел этого только для себя. Смеяться, глядя друг другу в глаза, оказалось невыразимо приятно.

Особняк барона Штайна, хоть и находился не так далеко от центра Вены, имел обширный парк, включающий тенистую рощу, два пруда, фонтаны и лабиринт. Окна обеих хозяйских спален и кабинета барона выходили в парк, чем и воспользовался Курякин, занявший позицию на столетнем дубе. С гарнитурой на голове (наушник и микрофон) и винтовкой с оптическим прицелом в руках он наблюдал за напарником и баронессой. Пользуясь отъездом барона по делам (катание с любовницей на лыжах в Аспене), Наполеон познакомился в опере с его женой и легко получил приглашение на стаканчик перед сном. Впрочем, до сна было еще далеко. Пока же Наполеон, в ухе которого тоже прятался миниатюрный наушник, усердно работал языком, стараясь довести баронессу до второго оргазма. И именно этот момент Илья выбрал, чтобы рассказать анекдот.
Наполеон прыснул, а потом затрясся от хохота. Он ничего не мог с собой сделать. Неожиданность, комизм и абсурдность ситуации полностью снесли его контроль. К счастью, его прерывистое, горячее дыхание, вибрации языка и немножко слишком сжавшиеся зубы, отправили баронессу в столь сильный оргазм, что она ничего не заметила.

Когда женщина уснула, Соло перебрался в кабинет, подключил микрофон и дал волю чувствам:
- Ты спятил?! Знаешь, дама может и обидеться, если увидит, что кто-то ржет, делая ей кунилингус!
- Ты так серьезно сопел. Да и продвигалось все не особенно быстро.
- А ты куда-то торопишься? – поинтересовался Соло, колдуя над механизмом сейфа.
- Мне домой пора. Принять ванну, выкурить косячок, сделать маникюр.
- В твоем случае лучше подойдет эпиляция. Подкормит мазохизм, который ты называешь тренировкой умения терпеть боль. А еще…
- Я знаю, что ты делаешь, - перебил Курякин, и Соло немедленно понял – вот оно.
Он ждал этого разговора. На первый взгляд, обстановка совсем не подходила, но быть может, мизансцена, когда один фотографирует документы, а другой, сидя на ветке, смотрит на него в оптический прицел, и есть лучший момент для выяснения отношений двух агентов.
- И я тебе очень благодарен, - вежливый тон Ильи был достоин занесения в учебник по великосветскому этикету.
- Не стоит благодарности, я для себя стараюсь. Это мой способ сказать, что я тебя тоже.
Это заткнуло Курякина надолго.
Наполеон успел закончить работу, выбраться из особняка, и войти в парк, а Илья все еще молчал. Закинув винтовку за плечи, несколькими четкими движениями прирожденного гимнаста, Курякин спустился с дерева и неодобрительно уставился на Соло.
- Что бы ты себе ни надумал, я не буду с тобой спать. Это непрофессионально, это слабость и уязвимость.
- Ладно, - легко согласился Соло. – Если ты не готов мне этого дать, мы не будем вместе спать. Мы будем вместе смеяться, вместе жить, вместе убивать и умирать.
- Сука! Какая же ты сука! – Курякин говорил по-английски, но это хорошо знакомое Наполеону слово он произнес по-русски. И звучало оно не обидно. В нем слышалась типичная Курякинская суровость пополам с огромным удивлением. – Ты – жадный. Неосторожный. Неотразимый.
Он развернул Наполеона и всем телом прижал его к дереву.
- Убью, если бросишь. Не боишься?
В качестве ответа Соло выбрал поцелуй.
Их первый поцелуй был неловок, неаккуратен и нелеп. Как их первое совместное задание. Но, как и в разведке, в сексе они тоже быстро выучились работать вместе. Через месяц Курякин мог заставить Соло кончить от одного лишь поцелуя.
Соло узнал об этом, проиграв Курякину спор.
Впрочем, он сам подставился, не уточнив, куда именно надо было целовать.

@темы: Снежный шар, фандомное, Новогоднее

---

Ксеноиллюстрация)))

Коварные шпионы явно проникли в мой посткроссерский профиль и прислали мне целый мешок подарков (то есть конверт открыток) точно по виш-листу!
Там были и персонажи сказок, и воздушные шары, и Прованс с лавандой, но вот ЭТИМ я не могу здесь не похвалиться))

Кто эти трое, то есть двое плюс один, которые валяются и греют пузики на солнышке? А кто, кто этот зеленый крокодилище?
Я вот как-то сразу поняла, еще не расшифровав послание на обороте)))
 whisky & soda, спасибо огромное!
Это точно они, я их узнала)))
Ты классный шпион, я тоже люблю так шпионить, чтобы точно угадать с подарком))) Ты меня не убедишь, что попала в виш-лист, не видя профиля на сайте посткроссинга.
Я тебе тоже отправляла открытку, но этот раунд точно за тобой, снимаю шляпу!

@темы: Всякое о разном, фандомное

---

Снежный шар: тотализатор

Центр ждет ваших версий, товарищи! По итогам феста победителю тотализатора (т.е. угадавшему авторство большинства фиков) будет вручен приз.
Участвовать могут все желающие.

@темы: Снежный шар, фандомное, Новогоднее

---

Снежный шар, день 1-й

Дядюшка Уэверли предлагает выпить по бокалу шампанского в честь рождественского Сочельника, а также в честь радостного события: найден шар с первой частью секретного кода!

Название: Самый большой недостаток
Автор: засекречено до 02.01.2018 включительно
Фандом: Агенты А.Н.К.Л. (2015)
Размер: мини, ~4 000 слов
Рейтинг: R
Категория: ангст, юст, немного юмора
Персонажи, пейринг: Илья Курякин, Наполеон Соло
Предупреждение: все персонажи принадлежат фильму «Агенты А.Н.К.Л.» (2015)
Подарок для  AnnaHi

Развернуть подарок

- Пап, смотри, какой красивый, - слышит Илья звонкий детский голос.
- Тебе нравится? Странно. Эта скульптура называется «аттический курос», ей больше двух с половиной тысяч лет.
- Да нет же, папа, - звенит где-то рядом с коленями, - вот он.
Илья опускает глаза. Снизу на него беззастенчиво пялится волшебное создание, состоящее из темных кудряшек, синих глаз и ямочек на щеках. Как похожа, думает Илья.
- Гейл, - раздается совсем рядом до одури, до дрожи знакомо, - что я тебе говорил о…
- Здравствуйте, мисс, - говорит Илья, наклоняясь, - меня зовут Илья, но вы можете звать меня Илай.
- Гейл, - пожатие маленькой ладошки знакомо-самоуверенное.
- Очень приятно.
- Откуда ты взялся? – вздыхает Соло, появляясь в зоне видимости.
- И тебе доброго дня.
Курякин распрямляется. Они стоят рядом – Наполеон и Гейл, оригинал и маленькая копия – и даже брови хмурят одинаково.
- Папа, ты знаешь Илая? – Гейл дергает отца за руку.
- Мы работали вместе, - подтверждает Соло. – Какими судьбами сюда?
- Ты про Штаты или про Метрополитен? – уточняет Курякин, разглядывая бывшего напарника очень внимательно – за семь лет, что они не виделись, Соло почти не изменился, только на висках налет седины.
Все так же подтянут, элегантен, все так же гладко выбрит (Илья не одобряет современную моду на длинные баки и брюки-клеш, за что молодые коллеги считают его ретроградом и занудой). Отец и дочь одновременно наклоняют голову и улыбаются, Илья еще помнит эту улыбку, проказливую, провоцирующую и оценивающую.
Гейл дергает Соло за руку:
- Мне здесь надоело, пойдем дальше, пап.
- Мы только пришли, - пытается вразумить ее Наполеон, и Илья уверен, что попытка будет неудачной – он сто раз это проходил.
- Здесь скучно, - ластится Гейл, - и я проголодалась. Пойдем обедать?
Соло вздыхает.
- Возьмем с собой Илая? – продолжает маленькая хитрюга.
- Гейл.
- Ну, пожалуйста, папочка, - она виснет у отца на шее и дрыгает ногами.
Соло закатывает глаза, но покорно поворачивает к выходу из зала. Гейл вприпрыжку скачет впереди.
- Она из тебя веревки вьет, - Илья не в силах отказать себе в маленькой шпильке.
- И из тебя будет, - спокойно сообщает Соло, - дай ей пару часов.
Пары часов не надобится. Как только они выходят из музея, Гейл подходит к Илье и просит:
- Покажи мне мир с высоты, а? – и доверчиво протягивает ладошки в перчатках.
Курякин фыркает, смотрит на Соло, у которого на лице написано «что я тебе говорил» и подхватывает своевольную принцессу, усаживает ее на плечо, придерживает рукой.
- Здесь очень красиво, - говорит Гейл, - понесешь меня немного?
- Гейл! – в голосе Наполеона слышна настоящая сталь, а Гейл слишком похожа на Соло, чтобы не знать, когда спорить бесполезно.
Наполеон взглядом приказывает Илье поставить девочку на землю, и когда та оказывается внизу, то сразу прижимается к отцу, ловит его за руку и делает большие трагические глаза:
- Я умираю с голода.
- Куда пойдем? – сдает свои позиции Наполеон.
- К тетушке Мо? – предлагает Гейл, гипнотизируя Соло.
- Твоя мать в прошлый раз устроила мне грандиозный скандал, - говорит Наполеон, - и отлучила от отцовских обязанностей на месяц.
- Ну, пап, я просто не продумала детали, попалась глупо, больше этого не повторится, обещаю.
Наполеон усмехается:
- Если проколешься, не видать мне тебя в пасхальные каникулы.
- Не проколюсь, - заявляет мисс Соло, подпрыгивая в нетерпении. – Лови такси.
Как только отец отправляется исполнять приказание, Гейл оборачивается к Илье:
- Любишь тайскую кухню?
- Не особенно, - говорит правду Курякин, - слишком остро.
- Я могу попросить тетушку Мо, чтобы чили было поменьше.
Курякин от души веселится - ни с одной женщиной ему не было так просто и интересно общаться, а то, что эта пигалица – женщина на все сто процентов он абсолютно уверен, как и она сама.
- Это официальное приглашение? – спрашивает он.
- Конечно, - ресницы кокетливо опускаются.
- Хорошо, мисс Гейл, я его принимаю.
Он предлагает ей руку, и они чинно идут туда, где хмурящийся Соло держит открытой дверь такси.
В маленьком ресторанчике в эмигрантском квартале крошечная женщина крепко обнимает Гейл, тараторя что-то, чего Курякин, как ни старается, понять не может. Затем, привстав на цыпочки, покровительственно гладит Соло по плечу, тот склоняется в поклоне и шепчет ей на ухо, женщина звонко смеется, поворачивается к Илье.
- Здравствуй, - говорит она, кланяясь, - нет чили?
- Не то чтобы совсем нет, - объясняет Илья.
Им подают Том Кха и Пад Тай и стаканы с Ча Йен. Еда очень вкусная, пряная и острая, но Соло и Гейл с видимым удовольствием расправляются со своими порциями, и Курякин старается не отставать.
Когда они собираются уходить, хозяйка вопросительно смотрит на Илью.
- Очень вкусно, - признается тот и кланяется, - большое спасибо.
- Приходи еще, - улыбается женщина.
«Это вряд ли», - думает про себя Курякин, хотя он не отказался бы сюда вернуться.
Затем Гейл тащит их в Центральный парк, где они гуляют, пока не начинает смеркаться.
Притихшая мисс Соло забирается отцу на руки и засовывает руки ему за отвороты пальто.
- Замерзла? – ласково спрашивает Наполеон.
В его голосе столько нежности, что Илье немного стыдно, будто он застал слишком интимный момент, не предназначенный для посторонних глаз.
- Мисс Гейл, - окликает он.
Девочка заинтересованно поворачивается к нему.
- Хочу ответить на ваше приглашение – мой отель недалеко отсюда, может быть, заглянете на чашку чая с карамельным пирогом?
- А лаймовый есть? – уточняет Гейл.
- Обязательно должен быть, - говорит Илья с самым серьезным выражением лица, - иначе мы подадим жалобу.
Гейл улыбается и кивает.
Соло перехватывает ее поудобнее и наставительно ворчит:
- Молодая леди не должна так легкомысленно принимать приглашения от малознакомых мужчин – это неприлично.
- Он красивый, пап, - отвечает Гейл и подмигивает Курякину.
- Тем более, - говорит Наполеон, пряча усмешку.
Выпив чашку чая и поковыряв кусок пирога, Гейл засыпает, привалившись к Наполеону.
- Мне надо вернуть ее домой к девяти, - шепчет Соло, устраивая кудрявую макушку поудобнее.
- У вас еще полно времени, - говорит Илья, - дай ей поспать.
Наполеон уносит девочку на кровать и закутывает в свое пальто.
- Слишком большой масштаб впечатлений, - говорит он, обозревая Курякина с головы до ног.
- Не думал, что увижу тебя в этой роли, - отвечает Илья и наполняет бокалы припрятанной экспортной «Столичной», добавляет лед, ставит их на маленький столик, на котором остывает чай.
- Я тоже, - кивает Соло и выключает верхний свет, - вообще-то я и до сорока не планировал дожить.
- Ты пессимист?
- Не с моей профессией.
- Кстати, чем ты сейчас занимаешься?
Соло усмехается:
- Ну, наконец-то мы добрались до сути. Что тебе нужно?
- Твоя помощь, - говорит Илья, проворачивая стакан в ладонях.
- Я отошел от дел, - Соло откидывается в кресле, - после твоей поспешной отставки меня вернули ЦРУ, я был, конечно, против, только кто меня спрашивал?
- Почему?
- Что «почему»? Почему я был против?
- Почему вернули?
- Уэйверли связывал твое возвращение на родину именно со мной. Что было недалеко от истины. Габи к тому времени окончательно осела в офисе, а неуправляемый одиночка ему был не нужен.
- А дальше?
- Это что – разговор по душам?
- В каком-то смысле.
- Что ж, в последнее время мне не везет с собеседниками. Да и допрос привычней.
- Ты до сих пор под колпаком?
- У меня богатое прошлое, поэтому совсем отпустить поводок нельзя.
- А Гейл?
- Ее мать подцепила меня на одной левацкой вечеринке, я присматривал за тамошними активистами для конторы. Кому-то очень нужны были красные террористы, но там были только горлопаны и примазавшиеся избалованные детки. Я так и написал в отчете. Начальство было крайне недовольно, и я ждал, что мне вот-вот вспомнят о долге перед страной. И тут появилась Марго. Юная дева из очень влиятельной семьи, которая сообщила родителям о своей беременности после короткого романа. Папа – большая шишка в партии республиканцев – устроил допрос с пристрастием, сложил два и два, и нажал на мое начальство. У него выборы были на носу и единственная дочь – мать-одиночка как-то совсем не вписывалась в концепцию. Короче говоря, мы поженились, родилась Гейл, всем сообщили, что раньше срока. Меня даже пытались к делу приставить, но я под чужую дудку уже наплясался, а политика… Да что я тебе рассказываю? В общем, через два года мы развелись – в суде были представлены исчерпывающие доказательства моих измен, и я не сопротивлялся.
- Почему?
- Это была хорошая сделка. Меня натурализовали в числе законопослушных граждан, убрали с оперативной работы, я теперь только изредка консультирую. У Марго – новый муж, восходящая партийная звезда. А мне выдают Гейл дважды в месяц, кроме того, она со мной проводит две недели летом и пасхальные каникулы.
- Ей шесть?
Соло кивнул:
- Недавно исполнилось.
- Вы очень с ней похожи.
- Марго обычно ставит мне это в вину.
- Так ты всем доволен?
- Слушай, Илай, не надо практиковать на мне эти штучки – ни память, ни квалификацию я не потерял.
- Именно поэтому, - Илья достает сигарету из пачки, смотрит на спящую Гейл и со вздохом засовывает обратно.
- Мои коллеги засекли исправно работающий канал. Кто-то наладил вывоз живописи и графики из запасников второстепенных музеев, - говорит он. - Исполнителей вычислили легко. А вот на заказчика и посредников так и не вышли. Думаем, что ребятки работают, используя дипломатическое прикрытие.
- А я здесь причем? – Соло хмурится.
- Мне нужны твои старые контакты, где-то все это должно всплывать.
- Ты следил за мной? – Наполеон перегибается через стол, ловя реакцию Ильи.
- Нет, вчера только прилетел, хотел тебя искать. А Метрополитен – просто случай. Судьба.
- Судьба, - Соло скалится. – Ты на что, вообще, рассчитывал? Думал, приедешь, вспомнишь старое, и я по щелчку пальцев кинусь искать тебе счастливых покупателей? – тон Наполеона холодно-издевательский, да и это выражение лица Илья прекрасно помнит, хотя очень хотел бы забыть.
- Я прошу твоей помощи, - делает он еще одну попытку.
- Нет, - просто говорит Соло, поднимаясь.
Он подходит к кровати, гладит дочь по голове:
- Гейл, малышка, проснись, нам пора.
Девочка осоловело моргает, не понимая, где находится и жмется к отцу. Соло заворачивает ее в пальто, засовывает под мышку нарядную шубку и шапку.
- Скажи «пока» Илаю, мы уходим.
- Пока, Илай, - девочка машет рукой и устраивается на плече у отца поудобнее.
- До свиданья, мисс Гейл, был очень рад с вами познакомиться.
Он открывает дверь, чтобы выпустить Соло. Тот на секунду медлит на пороге.
- Чтобы ты просто знал – это не месть. Не потому, что ты увидел, к чему идет дело, и сбежал, не желая разбираться со мной и моими, такими непрофессиональными, «чувствами». Просто я не хочу рисковать ей. Не хочу, не могу и не буду. Прощай, Илай, желаю удачи в поисках.
Оказывается, он все еще способен испытывать боль от слов, думает Илья, захлопывая дверь. Наверное, все зависит от того, кто их произносит. Илья пытается вспомнить возвращение домой семь лет назад – что он делал тогда? И не может. Потому что помнит он только одно. Слово, которое несколько месяцев стучало в висках пульсом, от которого он просыпался ночью и уходил курить на балкон, это слово он видел везде – на агитационных плакатах, на афишах кинотеатров, в книгах он первым делом натыкался на это слово. «Зря». Это было его тогдашним кредо. Он давил себе даже намек на сожаление, брался за самые сложные дела - вечный доброволец, не рассуждающий о цене, загонял себя, стараясь смириться и постепенно успокоился, забылся настолько, что был уверен – ему ничего не грозит, прошлое не вернется. Тот человек, которым он был, остался в прошлом, как и другой – с лукавой улыбкой, с нахальными синими глазами, с голосом, который гипнотизировал привыкшего к четкости и однозначности приказа Илью изменчивостью, способностью исподволь проникать в мозг и рушить там казавшиеся непроходимыми линии обороны. Наверное, он был идиотом. Скорее всего, он им остался.
- Мы поговорим, Ковбой, - обещает Илья, и от этого прозвища, давно вышедшего из употребления, словно затертая монета, на языке оседает горечь.

***
Стальную занозу в американском стоге сена помогает найти Габи. Она знает, что Курякин ненавидит просить об одолжениях, поэтому не задает никаких вопросов, когда он звонит ей. А через пару дней – у Ильи есть адрес в маленьком городке на недалеком атлантическом побережье Нью-Джерси.

На дворе канун Рождества, и с его стороны самонадеянно предполагать, что Соло, Наполеон Соло, обаятельный, общительный чёрт, всегда легко заводивший приятелей, будет сидеть в штормовом, по зимнему времени, холодном Нью-Джерси в одиночестве. Но, как говорят на родине, охота пуще неволи, так что Илья берет автомобиль в прокат.
Город еще меньше и еще тише, чем он мог себе представить. Четыре тысячи жителей, сообщает плакат с неизменным «добро пожаловать» на въезде. Улочки, ведущие к главному променаду на берегу, украшены к Рождеству. Олени и Санты стоят засыпаемые снегом, который не кружится, а отвесно, тяжелыми хлопьями, ложится на землю, перекрашивая ухоженные газоны в нейтральный белый.
Нужный дом, вычурный, деревянный, в викторианском стиле, он находит не сразу. На нем нет гирлянд, на двери нет венка из хвойных ветвей и лент, дом темен, неприветлив и тих, сумерки окутывают его словно старый елочный шар вата. Илья останавливает машину и идет к крыльцу.
На веранде, в деревянном кресле – Соло. Он в сером рыбацком свитере, в джинсах и высоких армейских ботинках. Такого Соло Илья последний раз видел в Перу, в шестьдесят четвертом, правда тогда к нему еще прилагалась партизанская бородища.
Соло делает последнюю затяжку и поднимается навстречу:
- Ты всегда был упрямым, как мул, - вздыхает он.
- Добрый вечер, - кивает Илья, - в дом пригласишь?
- Ты понял, что в прошлый раз я сказал «нет»? – уточняет Наполеон.
- Я вообще понятливый, - скупо улыбается Курякин.
Соло мученически кривится, но все-таки распахивает дверь.
Внутри холодно.
- Не ждал гостей, - объясняет Соло, который до сих пор умудряется отследить даже малейшую реакцию на предлагаемые обстоятельства. – Спущусь в подвал, отрегулирую отопление, а ты пока затопи камин.
«Давай», - думает Илья, - «скажи это, закончи фразу». Но Соло грохочет ботинками по деревянной лестнице вниз и молчит.
Курякин возится с камином, когда хозяин дома возвращается.
- Зачем приехал? – спрашивает он, наблюдая копошения Ильи – не так-то просто разместится между двумя массивными креслами, что стоят у камина, человеку его роста.
- Поговорить, - говорит Курякин, не оборачиваясь.
- По-моему, мы все уже обсудили, так что не о чем.
- Если это намек, что мне пора возвращаться восвояси, то я намеков не понимаю, ты же знаешь.
Наполеон вздыхает.
- Ты Рождество не планируешь праздновать? – не отстает Илья.
- Не планировал.
- Теперь придется.
- Знаешь, ты все время врываешься в самый неудачный момент.
- Я так не думаю, - Илья поднимается, отряхивает руки, - тебе еще рано по-стариковски сидеть у камина и наливаться бурбоном.
- О, я и забыл, как по-солдафонски тяжеловесно звучат комплименты из твоих уст.
- Так вспоминай, - советует Курякин.
Соло проводит ревизию холодильника.
- У меня есть холодный ростбиф, - кричит он с кухни, - еще можно сделать салат, но вот на пирог уже времени не хватит.
- Не надо, - орет в ответ Илья, балансирующий на стуле – он вешает на люстру китайский фонарик из красной бумаги, - у меня полный багажник еды, нужно достать.
- Готовился, значит, - констатирует Соло, появляясь на пороге.
- Подготовка – самый важный этап в работе агента, - кивает Курякин, - забыл? И дай мне гирлянду.
К вечеру стол накрыт в гостиной. Накрыт по всем правилам – в этом на мистера Соло можно положиться. Даже в самой грязной халупе он непременно отыщет крахмальные салфетки, разложит приборы по линеечке, а хрусталь будет сверкать.
Из привезенной Курякиным готовой еды одобрения привереды-американца удостоились только утка в вине, вишневый пирог и неизменная бутылка «Столичной».
- В принципе, - Наполеон придирчиво обнюхивает все выложенные на кухонный стол свертки, - с этим можно что-то сделать. Например, отдать Армии Спасения.
Курякин складывает руки на груди и поднимает очи горе. Да, он ожидал такой реакции, но бесит она не меньше.
Уже за полночь, бутылка почти пуста, а все светские темы исчерпаны.
- О чем ты хотел поговорить? – спрашивает Соло, разваливаясь на стуле.
- О том, почему тогда уехал, - говорит Илья.
- А, так это сеанс гештальт терапии? Вот знаешь, Угроза, с этим – не ко мне.
«Наконец-то», - думает Илья, - «раскололся».
- Это не терапия, Ковбой, - с удовольствием выговаривает он, - просто тогда я не думал, что для тебя важны причины.
Соло качает головой и издает короткий смешок.
- Давай остановимся. Дело прошлое.
- Ты на жалеешь, что так получилось? – продолжает Курякин.
- Сожаления, Угроза, это ваша, русская, фишка – моральные страдания, сомнения. Мы этим не занимаемся, просто устраняем последствия.
- Ну, так считай, что это – последствия.
- Нет, - бормочет Наполеон, - грешил я много, но не настолько…
- Да, брось, Ковбой, мы приняли достаточно анастетика, и теперь самое время вложить персты в язвы.
- Ты, как правоверный коммунист, не должен этого знать, - Соло в притворном ужасе машет на него рукой, и Курякин, наконец, узнает в этом повзрослевшем («постаревшем» язык не поворачивается сказать) Соло бывшего напарника.
- Я много чего не должен, тебе это известно получше многих, - соглашается Курякин.
- Например? – щурится Соло.
- Испытывать влечения к мужчине, идеологическому противнику, да еще объекту по совместительству, - одним ударом лучше, так Курякин считал всегда.
- Вот как? – Наполеон хмурится.
- Что тебя удивляет?
- В этом предложении – всё, - признается Соло, - хотя, возможно, после первой части, я немного дезориентирован.
- Почему?
- Ты был очень … - Соло подыскивает слова, - достоверен, не вызывал подозрений. Краса и гордость, и вся прочая идеологическая муть.
- Ты был не уверен в моей реакции?
- Я был уверен в диаметрально противоположной.
- Это хорошо, - кивает Илья.
- Хорошо?
- С тобой я все время по краю ходил. Когда нас разделяли, каждый раз боялся операцию завалить, потому что мысли совсем не о ней были. Понял, еще немного – и выдам себя. А заодно и отличный поводок своему начальству, на котором меня и повесят. Так что, когда меня после отставки Хрущева в Москву дернули, я даже рад был.
Соло молчит слишком долго.
- Скажешь что-нибудь? – не выдерживает Илья.
- Нет. Уже ни к чему это всё. С профессиональной точки зрения ты поступил правильно. Молодец. На этом и закончим.
Он встаёт и, прихватив сигареты, выходит. Хлопает входная дверь.
Курякин вытряхивает из бокала подтаявший лед, выливает остатки водки и выпивает залпом.
Соло курит, прислонившись к резному столбику веранды. Профиль и длинные ресницы проявляются вспышками, когда он затягивается. Курякин встает рядом, отбирает дотлевшую до середины сигарету, зажимает ее уголком губ.
- У тебя, Угроза, есть один большой недостаток, - язвит Наполеон, - ты занимаешь слишком много жизненного пространства – дышать нечем.
- Всего один? – приподнимает брови Илья.
- Один из. Просто он самый масштабный.
- Может, все перечислишь?
- Слишком много времени займет.
- У нас его полно.
- У нас? – Илья слышит, как Соло ухмыляется. – У нас, Угроза, ничего нет. Ничего общего, я имею в виду. Есть ты в моем доме, ты, который завтра с утра сядет в машину и уедет по своим важным советским делам. И есть я. Это маленький город, Угроза, все уже заметили, кто приехал и к кому. И после рождественских каникул меня ждут многоэтапные разборки с бывшим начальством. Которое непременно захочет узнать, какого черта ты приперся. И что я им скажу? Что ты хочешь вернуть меня «на работу»? То есть, конец нашим договоренностям: я сижу тихо, не высовываюсь, и мне позволяют жить на свободе, видеть ребенка и рассчитывать на то, что я протяну еще лет двадцать. Или что ты приехал открыть мне свои взаимные чувства? Которые уже давно в прошлом, но партийная совесть не дает спать спокойно, и ты сообщил мне правду не для того, чтобы что-то изменить, а просто… Кстати, зачем все-таки, а?
- Знаешь, каков твой самый большой недостаток? – тихо говорит Илья, ему не нужен ответ, он просто должен освободиться раз и навсегда. – Ты – незабываем, Наполеон Соло. Ты как малярия. Всю жизнь возвращаешься приступами, которые невозможно предсказать. Ты жить нормально не даешь. Я это сказать приехал. Чтобы ты не думал, что было легко. Ты привык все получать - руку протяни. Что бы мы, окей, ты и я, получили бы в итоге? Провал? Подмоченную репутацию? Отметку в досье и пулю в затылок?
Соло шуршит в темноте – отползает дальше, маленький шаг, потом еще один, и еще. Как во времена приступов звериной ярости Ильи, которые только он мог успокоить.
- Мне не нужны оправдания, Угроза, - раздается из темноты, - я же сказал: ты был прав, прими это как комплимент, как заслуженную награду, и оставь меня в покое.
Когда Илья, охолонув на морозце, возвращается в дом, Соло убирает со стола.
- Я постелю тебе в гостевой спальне, наверху. Кровать будет тебе немного коротковата, но на диване еще хуже.
- Да, спасибо, - Илья помогает отнести посуду на кухню и отправляется в душ.
Они сталкиваются в коридоре. В руках у Соло теплое одеяло, и подушка, а Илья стоит только в полотенце на бедрах, потому что ванная в старом доме одна на несколько комнат. Он застывает на мгновение, а потом делает Соло знак идти вперед, но Наполеон стоит, уперевшись взглядом в толстый, комковатый шрам на боку, который выглядит дерьмово даже сейчас – пять лет спустя.
- Откуда это? – сипло спрашивает Наполеон и, сука, дотрагивается.
- Лагос, - каркает Илья, которого коротит от прикосновения, возможно, алкоголь рядом с Соло нужно запретить законодательно, потому что в голове все плывет, как при сильнейшем адреналиновом выбросе, и он приходит в себя от боли – Наполеон с силой тянет за волосы на затылке. Он впечатан в стену, руки Ильи хозяйничают под свитером, а носом и губами он собирает запах Соло с кожи на шее.
- Остановись, придурок, - рычит Соло и дергает еще раз, - стоп, дай мне пятнадцать минут, иди в спальню.
Смысл слов словно бы искажен, Курякин вглядывается в лицо бывшего напарника с подозрением – не почудилось ли?
- Иди, - толкает его Соло, - медведь.
Сдернув полотенце, Курякин забирается в кровать в хозяйской спальне, осматривается, чтобы отвлечься хоть немного, но не замечает ни единой детали, он весь – как охотничий пес в ожидании команды: мышцы вибрируют, в животе собирается жар, оставаться неподвижным – просто мука.
Наполеон появляется на пороге, роняет с плеч халат, лезет под одеяло, тянется к прикроватному светильнику. Илья хватает его за запястье:
- Не вздумай! Я смотреть хочу.
Соло улыбается, и это как «можно», как «давай, я тоже хочу», как «наконец-то».
Всё не так, как тысячу раз представлял себе Илья: под руками твердые мышцы, никаких округлостей и нежности, пальцы путаются в шерсти на груди, чужой стояк упирается в бедро, но все правильно, честно что ли, на полную катушку – можно не сдерживать силу, можно наставить меток на плечах и шее и в ответ получить неслабый укус. Они возятся, почти борются в постели, и Илье сейчас главное – запомнить всё, чтобы хватило на всю оставшуюся: чужое сбитое дыхание, мускусный запах влажной кожи, белесые капли семени в темных волосах на животе, к которым он прижимается щекой.
Спустя несколько минут, отдышавшись, он приподнимается на локте.
Наполеон разглядывает его из-под прикрытых век.
- Не вздумай ляпнуть что-нибудь, - говорит он, - постельные разговоры – тонкое искусство.
- Боишься, что я сейчас Устав цитировать начну? – улыбается Курякин.
- Что-то вроде, - кивает Соло, - просто помолчи. Хочу на тебя посмотреть с неожиданного ракурса.
- И как?
- Гейл права, ты чертовски красив, Угроза.
- Про «чертовски» там не было ни слова.
- Ей еще только шесть, что она понимает в красивых мужчинах?
Илья подтягивается повыше, целует неторопливо, смакуя, то перехватывая инициативу, то отступая.
- Я ценю твой энтузиазм, - говорит Соло, уступая новой волне возбуждения, которая качает их вдвоем все сильнее, - но это ничего не изменит, ты понимаешь?
- Не волнуйся, - отвечает Илья, спихивая одеяло вниз, - я - парень понятливый, а сейчас просто заткнись!
Утром, накормив Курякина завтраком, Наполеон провожает его до машины. Невыспавшийся, с темными подглазинами, делающими синие глаза еще ярче, еще пронзительнее, растрепанный, меченый им – Илья старается вплавить в подкорку каждую деталь.
- Будете проезжать мимо, - говорит Наполеон и улыбается, только губами.
- Проезжайте мимо, - заканчивает за него Илья и садится в машину.
Он сигналит на прощанье и, наплевав на ограничительные знаки, разгоняет машину до максимума. На улицах пусто. Олени и Санты провожают его недовольными взглядами. «Идите к черту, - думает Илья, втопив педаль в пол, - идите все к черту».

@темы: Снежный шар, фандомное, Новогоднее

---

Снежный шар: думы о судьбах праздника

Дядюшка Уэверли был подавлен. Он сильно подозревал, что праздник отменяется.
Как и в прошлом году, он заблаговременно нарядил елку в самом безопасном помещении штаба А.Н.К.Л (систему безопасности и сигнализацию для него проектировал сам Наполеон Соло) и сложил под нее все подарки, а заодно и все секретные чемоданчики с судьбоносными дисками, ядерными кнопками и компроматом на крупнейших политических деятелей всего мира. Загрузил в сейф десятидневный запас дорогого алкоголя, вышел и закрыл за собой дверь.
Дверь щелкнула.
Над ней загорелась красная лампочка. "Ой", - подумал дядюшка Уэверли, - "Ой!"
И позвонил Наполеону Соло, чтобы узнать, как же теперь попасть внутрь.
"Никак", - безмятежно ответил ему мистер Соло. - "Шифра не знаю даже я, потому что его составляла Самая Главная ЭВМ Агентства А.Н.К.Л, затем шифр был разбит на 10 фрагментов, каждый фрагмент был еще раз зашифрован и помещен в елочный шар работы Фаберже, шары Курякин в приступе ностальгии зачем-то привязал к ушам зайцев и лапкам уток (очевидно, это какая-то русская традиция), а зайцы и утки разбежались и разлетелись, потому что Габи за ними не уследила. Единственный способ открыть дверь - это собрать и открыть все шары. Каждый шар открывается с помощью отпечатка пальца одного из сотрудников агентства, потому что помимо шифра содержит еще и индивидуальный подарок для этого сотрудника".
Уэверли застонал и приказал агентам разыскать шары, где бы те ни были.
Через 10 дней он вызвал к себе Габи Теллер и спросил ее: "Где подарки?"
- Подарки украли, - ответила Габриэлла.
Тогда Уэверли позвонил Наполеону Соло.
- Подарки у крали, - подтвердил Наполеон.
У какой именно крали, дядюшка не стал уточнять.
А Курякин сказал, что он атеист и Рождество не празднует, а сейф с выпивкой есть и у Олега Иваныча.
И тогда дядюшка понял, что вся надежда на второй состав А.Н.К.Л., набранный как раз перед началом миссии "Снежный шар".
Сумеют ли новобранцы собрать все части шифра?

Первый шар должен быть открыт в рождественский Сочельник, 24.12.2017 года между 21 и 24 часами вечера.
Чье имя на нем будет, какой подарок окажется внутри?
Следите за событиями!

<a href="http://squirry.diary.ru/?tag=3242943"><img src="http://static.diary.ru/userdir/6/4/6/2/64629/85422628.gif"></a>

Маленький баннер со Снежным шаром и агентами

<a href="http://squirry.diary.ru/?tag=3242943"><a href="http://jpegshare.net/" target="_blank" title="JpegShare.net - бесплатный хостинг картинок"><img src="http://jpegshare.net/images/db/9e/db9e6b6cd2f76dd85bdfdfd44bbae66b.gif"/></a>

большой баннер со Снежным Шаром и агентами

<a href="http://squirry.diary.ru/?tag=3242943"><img src="http://jpegshare.net/images/04/cb/04cbfc944a4fc3a6377e1ef23be93dcc.gif"></a>

@темы: Снежный шар, фандомное, Новогоднее